Падре Тони вдруг поднялся.
— Кикай, я не могу задерживаться, мне надо идти.
— Конча хочет видеть вас.
— Вы сказали ей, что я здесь?
— Да, и она попросила привести вас.
Она ждала их в темной гостиной. Занавеси были опущены, и рев шторма доносился приглушенно; в углу светила маленькая слабая лампочка. В другом конце комнаты, отвернувшись от света, лежала в глубоком кресле Конча Видаль, прикрыв ноги пледом. Рука, которую она подала падре Тони, была холодной и вялой, ненакрашенное лицо осунулось. На ней был розовый купальный халат, шея укутана темным шарфом, нечесаные волосы свисали по щекам. Но она улыбалась, голос ее был, как всегда, глубоким и сильным, большие подвижные глаза тоже улыбались. Когда она услышала о докторе Монсоне, она съежилась, а потом отвернулась и прижалась лицом к спинке кресла. Она не заплакала — она вообще не плакала, сказала Кикай Валеро, тщетно убеждавшая ее поплакать.
— Нет, мне нельзя плакать, — сказала она, вновь повернувшись к ним и улыбаясь. — Падре Тони знает — мне нельзя плакать. Присядьте на минутку, падре Тони. Кикай, пододвинь сюда еще кресло. Меня пугает, когда вы вот так стоите передо мной и смотрите на меня сверху вниз. Для меня ведь еще не все кончено, верно, падре? Мне еще не все равно, в каком виде я предстану перед людьми. Выгляжу я, наверное, ужасно, а потому сижу и прячусь здесь в темноте.
— Может быть, вам лучше лечь в постель? — сказал он.
— О, это не для нее, — возразила Кикай Валеро. — Слава богу, что она наконец-то присела. Все утро она ходила по комнате взад и вперед. Я собиралась увезти ее к себе, но она не хочет уезжать отсюда.
— Да, — подтвердила Конча Видаль, — я должна оставаться здесь и ждать.
— Ждать чего? — воскликнула Кикай. — Видаль прибудет, вероятно, не раньше, чем завтра утром.
Грустно улыбнувшись, Конча Видаль снова утонула в кресле.
— Бедный Маноло! — прошептала она, покачав головой. — Боюсь, его карьере теперь конец.
В соседней комнате зазвонил телефон.
— Наверное, это опять мой муж. — Кикай прошла в соседнюю комнату и закрыла за собой дверь.
Конча Видаль лежала в кресле и уже без улыбки смотрела прямо перед собой. Сумрачную тишину нарушал только монотонный шум дождя. Но шторм еще не дошел до этой сухой теплой комнаты.
Женщина в кресле прошептала:
— Зачем она это сделала, падре? Зачем она это сделала?
Падре Тони наклонился и прикоснулся к ее руке.
— Не вините себя, — сказал он.
— А я и не виню! — Она с возмущением отдернула руку. — С какой стати мне винить себя? У нее была своя жизнь — и я больше не собиралась вмешиваться в нее. Я устранилась, насколько это было возможно, и от нее, и от ее жизни. Когда это снова началось в Маниле — я имею в виду ее странное поведение, — я поняла, что мне остается только одно: исчезнуть. И я исчезла, я приехала сюда, в Гонконг, хотя мне этого вовсе не хотелось и никаких дел здесь не было. Я сделала это только ради нее. Так с какой стати мне теперь винить себя?
— И все же вы чувствуете себя виноватой, — сказал он, посуровев.
— О, нет, вовсе нет! Поверьте мне, это не так! Мне случалось совершать ужасные поступки, но я ничего не делала во вред своей дочери. Я никогда намеренно не желала ей зла. Да и с чего бы? Я знаю, что принесла ей достаточно зла уже тем, что произвела ее на свет. Я стремилась уберечь ее…
— Нет, вы стремились уберечь себя.
— Что вы хотите этим сказать, падре?
— Вы же сами говорите, что еще в Маниле почувствовали, что все начинается сначала. Вы знали: что-то произойдет — вы чуяли беду. И вы бежали, бежали без оглядки, но не для того, чтобы от чего-то там уберечь свою дочь, а лишь чтобы спастись самой. Вы убежали от нее, ведь так?
— Нет, падре. То есть да, я убегала. Но не от нее.
— Тогда от чего? От опасности? От собственных страхов?
— Я убегала от бога, падре. Разве я вам этого не говорила? О, я уже давно пытаюсь убежать от него. И я почувствовала, что он вот-вот настигнет меня. И я бежала, бежала в Гонконг. Конечно, я сделала глупость, ведь именно здесь и должна была произойти наша встреча. А теперь, как и моей бедной Конни, мне надоело убегать.
— И вы решили вернуться к богу?
Она улыбнулась с некоторым презрением.
— Мне не надо возвращаться. Он сам придет за мной. Мне в отличие от бедной Конни ради этого не придется никуда ехать… О, что такое, падре?