— Не вернешься туда! — воскликнула она и, стремительно поднявшись, подошла к нему и стала рядом — Тони, ты что, сошел с ума?
— Нет. Я просто не могу теперь вернуться в монастырь.
— Но почему? Из-за этой девушки? Ты считаешь себя виновным в том, что случилось?
— Никто не имеет права заставлять людей принимать жизнь такой, какая она есть, если они этого не хотят.
— Но мы и не заставляли ее. Тони! — воскликнул Пепе, тоже вскочив с дивана и присоединившись к ним. — Она пришла к нам за помощью. Что нам оставалось делать — поддерживать ее бредовый самообман?
— Почему бы нет? Почему бы людям и не обманывать себя? Почему им нельзя жить в придуманном ими мире? Чем так уж замечательна реальность, что люди обязаны жить только ею?
— Другими словами, — сказала Рита, — мы должны не мешать людям сходить с ума, если они этого пожелают? А когда им приходится совсем туго, мы должны помогать им бежать в мир иллюзий, в их собственный маленький мирок? Или, может быть, ты предлагаешь снабжать их чем-нибудь вроде опиума?
— А разве это не лучше, чем убивать их? — выкрикнул падре Тони. — Разве это не лучше, чем заставлять их страдать, повергать их в отчаяние и в конце концов толкать на самоубийство? Да, мы убили ее, это мы столкнули ее машину со скалы. А она вовсе не была сумасшедшей. Она просто ужасно страдала и пыталась оградить себя от мучений. А мы как последние идиоты лишили ее единственной защиты.
— Какая уж там защита, — сказала Рита. — Рано или поздно она сама бы перестала верить в нее или, что еще хуже, потеряла бы способность верить во что-нибудь, кроме нее.
— А как еще мы могли поступить? — запальчиво спросил Пепе. — Если бы мы действовали иначе, мы пошли бы против самих себя, мы были бы не теми, кто мы есть, мы отказались бы и от того, во что верим.
— И потому мы убили ее, — сказал падре Тони. — Убили за пару прекрасных слов, таких, как «истина» и «свобода».
— У человека должны быть принципы, — сказал Пепе.
— И принципы оказываются важнее человека. «Истина» и «свобода» важнее человека. Все должны смотреть на мир широко раскрытыми глазами, все должны жить наяву, даже если это убивает. Мы отлично знаем, что нужно людям: им нужны «истина» и «свобода», и мы должны внушить им это. Вот мы и вынудили ее сделать выбор, мы вынудили ее раскрыть глаза, а это оказалось больше, чем она была в состоянии вынести. Теперь она мертва. А мы — о, конечно, нам не в чем упрекнуть себя! Потому что то, во что верим мы, гораздо значительнее, чем нелепая жизнь запутавшейся бедняжки, не так ли? И уж лучше пусть она умрет, чем мы усомнимся в своих принципах, верно?
— Прекрати, Тони! — закричала Рита. — Зачем ты так себя мучаешь? Ты обязан был помочь девушке взглянуть правде в глаза — да, даже если это грозило ей гибелью. Отказ от подобного риска вовсе не доброта, а обычная трусость.
— Ты права, — ответил падре Тони, — и поэтому-то я не могу вернуться в монастырь. Как я теперь осмелюсь советовать кому бы то ни было смотреть правде в глаза, когда я знаю, что не все такие сильные и храбрые, как мы, когда в каждом пришедшем ко мне за утешением я буду видеть еще одну Конни Эскобар?
— Ну вот, теперь ты ничем не лучше ее, — сказала Рита. — Ты боишься идти на риск, боишься ответственности.
— Да, — кивнул он, отходя от окна, — как и бедная Конни, я отрекаюсь от мира.
Он снова сел на диван и погрузил лицо в ладони.
Двое стоявших у окна людей беспомощно смотрели на него и слышали только рев ветра, бившего в темные стекла с бешеной силой. Затем в комнату вошел слуга-китайчонок и подал Пепе письмо. Пока Пепе вскрывал его, Рита подсела на диван к падре Тони.
— Не надо сейчас принимать никаких решений, Тони, — сказала она, погладив его по склоненной голове. — Мы все слишком устали и расстроены. Я позвоню отцу-настоятелю и скажу, что ты останешься ночевать здесь. Не старайся убедить себя, что ты уже решил бесповоротно. Подожди несколько дней, обдумай все как следует. Когда потрясение пройдет…
Она оборвала себя на полуслове и повернулась к окну, услышав удивленное восклицание Пепе. Он изумленно поглядывал то на письмо, то на конверт.
— Это письмо, — воскликнул он, — было отправлено сегодня утром отсюда, из Гонконга!
— От кого оно? — спросила Рита.
— От нее, от Конни!
Падре Тони поднял на брата глаза, Рита поднялась с дивана.
— Конни? — пробормотала она. — Так она жива?