Ошеломленный Пепе молча кивнул головой, потом протянул ей письмо.
— Она бежала вместе с Пако.
…Когда «ягуар» ударился о бордюр, перед ней взметнулась огромная луна и ей показалось, будто машина врезалась в нее; резкий порыв ветра заставил ее очнуться — она с ужасом увидела, что автомобиль летит с обрыва, а в глубине бездны мечется ревущее море; ее швырнуло вбок с такой силой, что под напором ее тела дверца распахнулась и она вывалилась из машины на землю; «ягуар» медленно описал в воздухе дугу, перевернулся вверх колесами, со скрежетом ударился о выступ скалы, подскочил и вспыхнул; она не отрываясь глядела, как машина летела между луной и морем, полыхая пламенем и разваливаясь на куски, и наконец взорвалась у подножия скалы с таким грохотом, что Конни содрогнулась, зубы ее застучали, дыхание остановилось, и она, бессильно прижавшись щекой к земле, в оцепенении смотрела с края обрыва, как далеко внизу белые волны гасили пламя, охватившее обломки.
Через мгновение все было кончено, теперь она видела только волны, плясавшие внизу, как белые призраки; к ней вернулся слух, и она снова услышала шум празднества, доносившийся из долины: хлопанье ракет, крики людей. Луна растворила скалу, дорогу и море в холодном свете; она лежала одна в белой пустоте, и ее охватило страстное желание быть там, в толпе, — жить. Нет, она не хотела умирать! Оказавшись в когтях смерти, она вырвалась, освободилась — перед ее стремлением жить не устояли сталь и запоры. И сейчас она прижалась к земле, пытаясь всем телом ощутить ее каменную твердость, раскинула руки, обнимая землю. Она подняла лицо навстречу ветру, навстречу лунному свету, навстречу ликованию фейерверка и шуму жизни.
Дрожа от желания присоединиться к живым, она попыталась подняться, но что-то тяжело повисло у нее на локте — взглянув вниз, она увидела, что на руке у нее болтается сумочка. Она с удивлением посмотрела на нее, и сердце ее наполнилось жалостью. В сумочке было прошлое, от власти которого она теперь освободилась. Она рывком оторвала от себя это прошлое, высоко подняла его над головой к лунному свету и с улыбкой простила его.
Стоя на коленях у края обрыва, она сказала: «Прощай, мама!» — и швырнула сумочку в море.
Затем она поднялась и вышла на середину дороги, надеясь увидеть какую-нибудь машину, но в пустыне лунного света не мелькало ни огонька. С развевающимися на ветру волосами, прижав к груди меха, она зашагала по дороге прочь от обрыва, прочь от моря. Звуки живого мира слышались все ближе, внизу все ярче разгорались его огни, она шла быстрее и быстрее и наконец побежала. Мимо не пронеслось ни одной машины, в лунном царстве властвовал ветер. Она бежала не оглядываясь. За поворотом, на вершине утеса, вспыхнул огнями монастырь, но теперь его огни ничего для нее не означали. Она посмотрела наверх невидящими глазами и тотчас снова обратила взгляд вперед к огням огромного города, над которым с шипением проносились ракеты; ею сейчас владело только одно желание: быть там, внизу, затеряться в буйной толпе, раствориться в свете и празднике.
Рядом потянулись террасы крохотных полей, и она, сойдя с дороги, двинулась вниз по крутому склону, споткнулась, упала, но тут же поднялась и снова побежала. Из-за дверей убогих хижин лаяли собаки, светлую ночь переполняли запахи сырой земли, она бежала по узким террасам полей, и ее высокие каблуки проваливались в грязь. Она то и дело спотыкалась, ослепленная ярким светом, бившим прямо в глаза. Вскоре она наткнулась на ступеньки, которые вели вниз по склону холма. Она бежала по ступенькам, а крыши домов, яркие огни и городской шум быстро неслись ей навстречу. Неожиданно она оказалась на крутой улочке, среди поющих и кричащих людей, а над головой вспыхивали россыпи фейерверка.
Она вошла в толпу, прошла сквозь нее и попала на узкую улицу, спускавшуюся вниз рекой поднятых к небу лиц. Улица расширялась и выравнивалась, а густеющая толпа, колыхаясь, переливалась на широкую площадь, горевшую праздничными огнями, ревущую тысячами голосов, забитую неподвижными машинами и тележками уличных торговцев, искрящуюся фейерверком. Ветер крутил в воздухе узкие полоски красной бумаги, и они падали на землю; она шла сквозь серпантин, она увязала в нем по щиколотку; толпа толкала ее и бросала из стороны в сторону — она сейчас была в самом центре шума и веселья, рядом с ней, раскачиваясь, плыл под удары гонга зелено-золотой дракон.
И только полная луна парила над посвященным ей праздником в молчании.
Толпа подхватила ее, и она оказалась в другом конце площади на забитом людьми тротуаре. Чувствуя себя почти невесомой, она позволила людскому потоку нести себя с одной яркой улицы на другую. Она слышала звуки цимбал и скулящую китайскую музыку, она вдыхала запах жареных каштанов и курительных палочек, она уже различала высокие здания в центре города; толпа становилась все гуще, шум все громче, и над головами людей медленно плыла ночь, освещаемая непорочным холодным светилом.