— И теперь мы должны сообщить Мэри, — жестко сказала Рита, — что ей следует отнестись ко всему этому не как к несчастью, а как к лестному комплименту?
— В данный момент, — ответил падре Тони, — Пако нужен этой девушке больше, чем Мэри. О, я отлично знаю, что это звучит кощунственно, но ведь, по большому счету, речь идет не о том, кто прав, кто виноват, — речь идет о милосердии. Мы, конечно, можем не рисковать, мы можем твердо придерживаться наших правил, заявляя, что все делится только на белое и черное, а эта девушка просто самая обыкновенная шлюха. Или же мы можем пойти на риск, порвать все наши путеводители и заявить, что милосердие — терра инкогнита, где увы, нет твердых и окончательных правил.
— Но ваше милосердие, — возразила Рита, — односторонне. Почему мы должны требовать, чтобы в жертву принесла себя Мэри, а не эта девушка?
— Придет и ее черед.
— Когда? Когда она удовлетворит свою похоть?
— Нет, Рита, ее влечет к нему не похоть, а совсем другое чувство, и она никогда не удовлетворит его. Весьма вероятно, им самим кажется, что их объединила лишь простая чувственность, но затем они поймут, что это не так. Стремление жить честно и достойно, бросившее ее в его объятия, в конце концов спасет их обоих. И ее черед принести жертву может прийти скорее, чем мы предполагаем.
— Как бы скоро это ни случилось, все равно будет слишком поздно. Зло уже совершено. Разве он и Мэри смогут когда-нибудь заново начать жить вместе по-прежнему?
— Не смогут, — сказал падре Тони. — Им придется жить по-другому, потому что они сами станут другими. А смогут ли они снова жить вместе, зависит от того, как Мэри воспримет все это, в какую сторону это изменит ее. А может быть, мы понимаем все слишком односторонне. Может быть, для Мэри тоже было необходимо, чтобы это случилось, может быть, ей нужно было потерять его, чтобы найти себя. И может быть, это было необходимо пережить нам всем, чтобы мы наконец повзрослели. Слишком долго мы оставались счастливыми, безмятежными детьми; может быть, нам пришло время пережить это потрясение.
— Как много всяких «может быть»! — насмешливо заметила Рита. — Значит, ты и сам не очень-то во всем этом уверен, так, Тони?
— Да.
— И ты не уверен, что эта девушка в конце концов сделает по-настоящему правильный шаг?
— Я уверен только в одном — сейчас ей надо принять еще одно решение.
— А если она решит остаться прежней?
— Готов держать пари — она так не решит.
— Если человек держит пари, значит, он сам не уверен в исходе.
— Рита, не забывай, что эта девушка еще в детстве убежала из дому и пошла работать судомойкой, лишь бы не учиться на деньги, которые она считала крадеными.
— Да, но сейчас она хочет жить и твердо решила стать счастливой.
— Она не захочет добыть себе счастье ценой несчастья других.
— А если захочет? Тогда все для нее кончится точно так, как если бы она вернулась к своему мужу, ведь верно?
— Полагаю, что да.
— А если так случится, то как тогда оправдать страдания Мэри и ее детей?
— Никак, Рита, совсем никак. Разве что мы скажем, что они спасли жизнь девушке, которая безуспешно попыталась стать хорошей.
— О да — ее жизнь. Значит, ей можно делать все что угодно — абсолютно что угодно, — пока она жива. А тебе не кажется, Тони, что ты обманываешь себя? Так ли уж тебе важно — ступит она на путь добра или зла? Может быть, твое стремление во что бы то ни стало оправдать любой ее поступок объясняется не чем иным, как чувством облегчения, которое ты испытал, узнав, что не убил ее?
— Облегчение? — Падре Тони передернул плечами и сел на диван рядом с Ритой. — Какое там облегчение? — пробормотал он, стиснув пальцы и опустив голову. — Я всего лишь надеюсь, и я никогда не предполагал, что надежда может причинять столько боли. Когда я думал, что она мертва и в этом виноваты мы, я чувствовал, что вот-вот сойду с ума, но теперь мне кажется, что сойти с ума, впасть в отчаяние не так страшно, как надеяться. Вчера ей пришлось выбирать между жизнью и смертью, сейчас ей придется выбирать между добром и злом. И если она выберет зло, этот выбор ляжет на мою совесть более тяжким бременем, чем ее смерть. Тогда — как ты сказала, Рита, — нечем будет оправдать страдания Мэри и ее детей. И отныне всю жизнь надо мной будет висеть эта угроза…