Он, тяжело дыша, стоял у двери и смотрел на Барчесса, который держал в руках ключи. Ни звука. Она не отвечала на телефонные звонки.
— Они все еще звонят.
— Она могла улизнуть.
— Нет. Они бы видели ее, если, конечно, она не воспользовалась каким-либо другим путем. Подождите, я сам займусь дверью.
Дверь распахнулась, и они вошли. Там они остановились, разглядывая продолговатую гостиную. Картина была красноречивой.
Свет был выключен. Недокуренная сигарета, лежавшая в пепельнице, еще дымилась. Окно было открыто.
Прямо под окном лежала маленькая серебристая туфелька, похожая на детский кораблик. Длинная узкая ковровая дорожка не доходила до окна и была смята в гармошку.
Барчесс подошел к окну и внимательно осмотрел его. Потом наклонился и посмотрел вниз.
Он выпрямился, вернулся в комнату и кивнул Лом-бару.
— Она внизу. Я сумел разглядеть ее там, в аллее, между двумя стенами. Кажется, никто не слышал, все окна темные.
Он бездействовал, и это казалось странным; он даже не стал составлять отчет.
Кроме них в комнате перемещался лишь дым от сигареты, он притягивал к себе взгляд Ломбара.
— Видимо, это случилось только что… Он закурил и посмотрел на часы.
— Что делать?
— Надо установить время случившегося, — ответил Барчесс. — Я не знаю, горят ли сигареты с одинаковой скоростью. Надо спросить об этом ребят.
Он крутился по комнате, разглядывал термометр, смотрел на часы.
— Она упала минуты за три до нашего появления, — вдруг заявил он. — Не считая той минуты, что мы провели здесь, пока я разглядывал окно. Значит, она затянулась один раз.
— Это могла быть длинная сигарета, — сказал Ломбар.
— Это «Лаки», я вижу.
Ломбар не ответил.
— Возможно, ее убил наш звонок снизу, — продолжал Барчесс. — Неловкое движение, и все кончено. Вся история без слов встает перед нашими глазами. Она стояла у окна, видимо, была взволнована, размышляла, обдумывала планы, и в этот момент раздался звонок. Она сделала неверный жест. Торопливо повернулась или пошатнулась. Или, возможно, зацепилась за ковер туфлей. Во всяком случае, ковер скользнул по натертому полу. Туфля слетела с ноги, она пошатнулась и взмахнула руками, чтобы удержать равновесие. Будь окно закрыто, ничего бы не случилось, она шлепнулась бы задницей об пол и все.
Он помолчал.
— Но одно я не могу понять. Она пошутила с этим адресом? Почему она так поступила?
— Нет, она не шутила, — сказал Ломбар. — Она действительно хотела денег и после того, как я выписал чек, написала записку.
— Я мог бы понять, если бы она дала вам липовый адрес чтобы расследование затянулось, а она успела бы получить деньги по вашему чеку. Но направить вас в дом, находящийся в нескольких кварталах отсюда… Она должна была понимать, что вы вернетесь через пять-десять минут. В чем же дело?
— Может быть, она хотела избавиться от меня на время, чтобы успеть позвонить той женщине и предупредить ее?
Барчесс покачал головой, считая объяснение неудовлетворительным.
— Я в это не верю.
Ломбар не слушал. Он прошелся по комнате, шаркая ногами, как пьяный. Барчесс с любопытством следил за ним. Казалось, он потерял всякий интерес к делу. Ломбар подошел к стене и остановился, прислонившись к ней, и прежде, чем Барчесс мог понять его намерение, ударил по ней кулаком.
— Эй, вы что? — удивленно крикнул Барчесс. — Что вы делаете? Что вам сделала стена?
Ломбар перегнулся пополам, как человек, которого тошнит, и, прижав руки к животу, выкрикнул дрожащим голосом:
— Они знали! Все они знают… и я ничего не могу сделать!
Глава 18
Третий день перед казнью
Последняя выпивка, которую он опрокинул перед тем, как пойти в тюрьму, не помогла. Что может сделать выпивка? Что может сделать попойка? Факты изменить она не может. Она не может превратить плохие новости в хорошие. Она не может превратить гибель в спасение.
Он с трудом волочил ноги. Как сказать человеку, что он должен умереть? Как сказать ему, что надежды больше нет, что погас ее последний луч? Он не знал, что делать. Это ужасно. Может быть, не стоит идти? Он уже рядом. Но он не должен оставлять его в эти последние дни, не должен оставлять его до пятницы.
«Ух, и напьюсь же я, когда уйду отсюда, — подумал Ломбар. — Лучше стать алкоголиком, чем выполнять подобную миссию!»
Надзиратель пропустил его. Звон ключей казался похоронной музыкой.
Да, казнь состоится через три дня. Бескровная смерть.
— Ничего не поделаешь, — спокойно сказал Гендерсон. Он все понял.
— Послушай… — начал Ломбар.
— Все в порядке, — перебил его Гендерсон. — Я все понял по твоему лицу. Не стоит говорить об этом.
— Я снова упустил ее. Она улизнула!
— Я сказал — не стоит говорить об этом, — терпеливо Повторил Гендерсон. — Я могу понять все, и незачем об этом говорить. — Казалось, он хочет подбодрить Ломбара.
Ломбар присел на край койки. Гендерсон на правах «хозяина» остался стоять напротив него у стены.
Единственным звуком в камере был хруст целлофанового пакета из-под сигарет, который держал в руках Гендерсон.
— Она обманула меня, — пробормотал Ломбар. Гендерсон удивленно посмотрел на него и на свою руку, как будто впервые видел ее.
— Это моя старая привычка, — сказал он робко. — Я никогда не мог от нее избавиться. Ты помнишь? Я всегда мял что-нибудь в руке. В поезде, у врача, даже театральную программку… — Внезапно он замолчал и уставился на Ломбара, — Я помню, что в тот вечер с ней я тоже мял программку… Забавно, как вдруг иногда вспоминаются мелочи, хотя надо припомнить что-нибудь более важное, что могло бы мне помочь… В чем дело? Почему ты так смотришь на меня?
— Ты, конечно, выбросил ее? В ту ночь. Ты оставил. ее на сиденье, как делают все люди?
— Нет, она взяла ее себе, насколько я могу вспомнить. Попросила ее у меня. Она сделала какое-то замечание насчет того, что это останется у нее в памяти. Точно не помню. Но я знаю, что она сохранила программку. Я заметил, как она положила ее в сумку.
Ломбар встал.
— Этого мало, но если бы мы могли достать…
— Что ты имеешь в виду?
— Это — единственное, что мы знаем о ней. Она сохранила программку.
— Но нам неизвестно, хранится ли она у нее до сих пор, — заметил Гендерсон.
— Если она с самого начала решила ее сохранить, то она все еще у нее. Такие вещи, как театральная программка, люди или хранят, или сразу же выбрасывают. Существует всего один путь. Если мы сумеем убедить ее открыться, не объясняя причины, и она появится, то мы автоматически получим то, что нам надо.
— С помощью объявления?
— Чего-то в этом роде… Люди коллекционируют черт знает что: марки, монеты, пуговицы, морские камни, куски дерева. Они часто платят огромные деньги за то, что кажется им сокровищем, хотя в глазах других людей это обыкновенный мусор. Они теряют всякое чувство меры, когда речь заходит об их коллекциях.
— Ну?
— Допустим, я коллекционирую театральные программы. Капризный, эксцентричный миллионер, швыряющий деньги направо и налево. Это больше, чем хобби, это — страсть, она охватывает все мое существо! Я должен иметь все программки города, сезон за сезоном! Я внезапно возник из ниоткуда и помещаю объявление.
— В твоем предложении есть изъян. Какую феноменальную цену ты можешь предложить, чтобы привлечь ее внимание? А вдруг она богата?
— Допустим, что она небогата.
— И все же я не вижу, почему она должна среагировать на это.
— Для нас программка — ценная вещь, для нее — нет. Да и почему она должна быть ценной для нее? Она уже сунула ее куда-нибудь и забыла. Ей и в голову не придет, что мы ищем ее для какой-то другой цели. Не может же она читать мысли. Откуда она узнает, что мы сидим здесь в камере и собираемся ее отыскать?
— Все это слишком тонко.
— Конечно, — согласился Ломбар. — Один шанс из тысячи. Но мы должны им воспользоваться. У тех, кто ничего не делает, ничего и не получается. Я попробую. У меня есть ощущение, что это сработает.