На нем был красный шелковый халат, сшитый по фигуре, из-под халата выглядывала ночная рубашка. Лицо его раскраснелось, волосы были влажными. Похоже, он только что принял душ. Я извинился за то, что побеспокоил его.
— Ничего, ничего. Поверьте мне, я без труда поднимаюсь в любой час ночи. Насколько я понял, у вас есть сведения о моей девочке?
Я кратко рассказал ему то, что знал. Казалось, под давлением моих слов лицо его еще больше сморщилось. Он делал усилия, чтобы не выказать страха, от которого глаза его наполнились слезами.
— Но ведь должна же быть причина тому, что она сделала. Сьюзен — очень чувствительная девочка, и я не верю, что она принимала наркотики.
— Что за парни окружали ее?
— У нее всегда было очень мало знакомых ребят. Конечно, она ходила на вечеринки, к тому же несколько лет назад мы устроили ее в школу танцев — в танцкласс и класс балета. Что касается парней, то все они теперь какие-то странные, и это меня обескураживает. А вообще-то у нее были в основном подруги.
— А Джерри Килпатрик? Насколько мне известно, он приезжал к вашей дочери.
Крэндел покраснел.
— Откуда вы это знаете?
— Мне сказала ваша жена.
— Женщины всегда болтают лишнее,— заметил он,— Да. У нас с ним был спор. Я попытался сбить парня с его жизненной философии. Я дружески спросил его, чем он собирается заняться в жизни, а он ответил, что единственное его желание — это чтобы его оставили в покое. Мне его ответ не понравился, и я посоветовал ему подумать о том, что случится с нашей страной, если все станут на такую позицию. Он ответил, что со страной это уже случилось. Не знаю, что он подразумевал под этим, но его тон мне тоже не понравился. Я сказал, что если его жизненная философия на самом деле такова, то ему лучше убраться из моего дома и больше не являться сюда. Этот молодой хам заявил в ответ, что сделает это с большим удовольствием. Он уехал и больше не появлялся. Ну и скатертью дорога.
Лицо Лестера побагровело, а на виске стала пульсировать маленькая жилка. Я почувствовал к нему симпатию.
— Жена сказала мне тогда, что я поступил неправильно,— продолжал он,— Знаете, как смотрят на это женщины. Они считают, что девушка обязательно останется старой девой, если не выйдет замуж в восемнадцать лет или, по крайней мере, не будет помолвлена.
Крэндел поднял глаза к потолку и прислушался. Я тоже молчал.
— Господи, что она там делает столько времени?
Он встал и пошел к двери. Я тоже поднялся, и мы вышли в холл. Он шел тяжело, опустив плечи. Казалось, отчаяние подействовало на него только физически и еще не дошло до сознания.
Из-за двери в библиотеку слышались сдавленные рыдания. Миссис Крэндел стояла возле книжных полок и горько плакала. Муж подошел к ней и, поглаживая ее по спине, попытался успокоить.
— Не надо плакать, мама. Мы вернем ее обратно.
— Нет,— она говорила, качая головой,— Сьюзен никогда не вернется сюда. Мы не имеем права тащить ее на старое место.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Это не наше место. Все, кроме тебя, знают это.
— Это неправда, мама. Я достиг большего, чем любой в этом квартале. Я мог бы купить и продать любого из них.
— Ну и что из этого? Что? Мы тут как рыбы, вытащенные из воды. На этой улице у меня нет друзей—ни у меня, ни у Сьюзен.
Своими большими руками он обнял ее за плечи и повернул лицом к себе.
— Все это ты только вообразила, мама. Например, когда я прохожу по улице, меня всегда встречают дружескими улыбками. Люди знают, кто я такой, знают мне цену.
— Может быть, они и знают. Но это не поможет ни мне, ни Сьюзен.
— В чем не поможет?
— Просто жить,— ответила она.— Я все время старалась делать вид, будто у нас все о’кей. Но теперь-то мы знаем, что это не так.
— Все будет о’кей. Я гарантирую, что будет! Все будет прекрасно.
— Нет, не будет, никогда не будет.
Она устало качала головой. Он привлек ее к себе и рукой придержал голову, словно это покачивание неприятно действовало на него. Потом он откинул со лба ее волосы. Ее лоб, без единой морщинки, страшно контрастировал с заплаканным лицом. Она приникла к нему и расслабилась, так что ему пришлось поддержать ее, чтобы она не упала. Теперь передо мной была совсем другая женщина, женщина, жизнь которой разбита.
Так, обнявшись, они вышли в холл, оставив меня одного. Я заметил на углу стола маленькую книжечку в красном переплете, присел и стал разглядывать ее. На коже переплета золотом блестело тисненное слово: «Адреса», а на первой страничке еще не оформившимся детским почерком Сьюзен написала свое имя.
В книжке было три женских имени и одно мужское — Джерри Килпатрика. Теперь я понял, почему так плакала мать Сьюзен. Их семья была одиноким трио, а теперь их осталось всего двое.
В комнату вошла миссис Крэндел и прервала мои размышления. Она умылась и причесалась, сделав это быстро и искусно.
— Простите, мистер Арчер, я не хотела сказать, что все уже рухнуло.
— Никто так и не думает. Но вообще задуматься над этим иногда бывает полезно.
— Не для меня и не для Лестера. Сейчас он очень расстроен. Он очень эмоциональный человек, хотя по виду этого не скажешь. И он очень любит Сьюзен.
Она наклонилась над столом. Я подумал, что даже горе идет ей. Она была из тех женщин, которых красят сильные эмоции.
— У вас разбита голова,— заметила она.
— Это дело рук Джерри Килпатрика.
— Наверное, я ошиблась в нем.
— Так же, как и я, миссис Крэндел. Так что же мы будем делать со Сьюзен?
— Не знаю, что и делать.
Она стояла надо мной, листая пустые страницы записной книжки.
— Я разговаривала с девушками, которых она знает, особенно с теми, кто живет здесь. Но у нее нет настоящих подруг. Они только ходили вместе в школу и играли в теннис.
— Что, по-вашему, самое главное в жизни восемнадцатилетней девушки?
— Не знаю, Я пробовала предлагать ей разные вещи, но ей ничего не нравилось. Она как будто боялась...
— Чего боялась?
— Не знаю, но это было действительно так. А я все время боялась, что она когда-нибудь убежит из дома. Так и случилось.
Я попросил миссис Крэндел показать мне комнату девушки.
— Я не против. Только не говорите об этом Лестеру, ему это не понравится.
Она провела меня в большую комнату, застекленная дверь которой выходила прямо в патио. Несмотря на большие размеры, она не казалась просторной. Обстановка спальни под слоновую кость с золотом дополнялась стереопроигрывателем, радиоприемником и телевизором. Был там и письменный стол, за которым работала девушка. На столе стоял белый телефон. Это место напоминало позолоченную клетку, словно сделанную для пожизненного заключения в ней маленькой пленницы.
На стенах были развешаны стереоафиши и портреты солистов эстрадных ансамблей, сплошь юношей. Казалось, они одни нарушали спокойствие этой комнаты. Никаких фото или следов других людей, тех, с которыми должна бы быть знакома Сьюзен.
— Как видите,— заговорила ее мать,— мы дали ей все. Но она совсем не этого хотела.
Она предложила мне взглянуть на гардероб и открыла дверцу шкафа. Он был полон платьев и пальто. Мне почему-то представилось, будто целая армия девушек втиснута в этот шкаф. Ящики комода были наполнены свитерами и другой одеждой, напомнившей мне сброшенные змеиные шкурки. Небольшой ящик туалетного столика был полон косметики.
На белой поверхности стола лежал открытый телефонный справочник. Я сел перед столом в кресло и включил настольную лампу дневного света. Желтые страницы справочника были раскрыты на отделе мотелей, а внизу справа я увидел небольшую рекламу мотеля «Звезда».
Я подумал, что вряд ли это простое совпадение, и спросил о мотеле миссис Крэндел. Но его название ни о чем ей не говорило. Не помогло и мое описание Ала.
Я попросил ее дать мне недавнюю фотографию Сьюзен. Она провела меня в другую комнату, которую назвала «швейной», и достала фото выпускницы школы высшей ступени. Со снимка на меня смотрела девушка, блондинка, с таким чистым взглядом, словно она не верила, что ее юность когда-нибудь пройдет и она состарится, а потом и умрет.