Прекрасная дама, не знающая милосердия. Художник Фрэнсис Дикси
Слабость Ребекки была её силой, и, поверьте мне, она умело пользовалась своим оружием! Евангельские нормы морали не стесняли её: помолившись, исповедавшись и получив отпущение грехов, она считала себя свободной и вновь грешила с твёрдым убеждением, что не совершает ничего дурного. Если бы ей сказали, что она ведёт себя плохо, Ребекка очень удивилась бы, ведь она никому не причиняла зла, а просто следовала зову своей плоти.
Часто меняя любовников, она быстро забывала их и никогда не задумывалась над тем, что с ними сталось, не страдает ли кто-нибудь из них после того, как она его бросила. Чужие страдания не трогали её сердца, поскольку собственные прихоти и желания были для неё превыше всего. При этом Ребекка искренне полагала, что она добра и отзывчива; её взгляд не являлся притворством и именно поэтому был так опасен. Я был одним из многих, кто попался на удочку этой дамы, но я был обманут, потому что хотел обмануться, – кого же винить в этом, как не себя?..
Наше знакомство состоялось на большом пиру, который давал король в своём дворце. Здесь собрались все представители благородного сословия, в том числе много девиц и дам. Их одежды были смелыми, даже очень смелыми, а поведение дам было просто вызывающим. В провинции такого не встретишь: в наших палестинах строго придерживались золотого правила: «Что не видно, то не стыдно», но в большом городе были свои представления о приличиях, здесь скорее можно было сказать: «Стыдно, когда не видно». Грех выставлялся напоказ, а над безгрешными дамами и девицами издевались, называя их недотрогами, злюками и кривляками. Возвышенная любовная поэзия вызывала насмешки; в моде были короткие стишки фривольного содержания, в которых «дама сердца» прославлялась, прежде всего, за телесные прелести и за доступность.
Благородные и чинные танцевальные выходы, которые я ожидал увидеть во дворце, были лишь в самом начале и скоро сменились танцами с приседаниями, подскоками, разворотами и короткими пробежками. Дамы и кавалеры будто старались показать друг другу, как они быстры и неутомимы, сколько в них сил для любовных утех. Танцы, святой отец, это великая похоть, нашедшая в них выход из тайников человеческой души.
– Вы поражаете меня мессир, – улыбнулся монах. – То вы чересчур снисходительны к людским слабостям, то слишком строги.
– Я стараюсь быть справедливым, а справедливость – это и строгость, и снисходительность одновременно, – возразил Робер, скрестив руки на груди. – Отчего я назвал танцы похотью? А отчего брачные игры животных и птиц не обходятся без танцев? Оттого, что в танце эти бездуховные твари показывают, во-первых, свою привлекательность, а во-вторых, какие они замечательные любовники, – но у людей разве не то же самое? Танец действует, как возбуждающий любовный напиток, от него теряют голову, забывают о сдержанности и благоразумии. Вспомните, как Соломея добилась от царя Ирода казни Иоанна Крестителя: через танец обольстила она царя: голову, правда, потерял не Ирод, а Иоанн.
Если завтра у людей вдруг пропадет плотское влечение, то в тот же день исчезнут и танцы, – можете не сомневаться! В монастырях ведь нет танцев, и быть не может, не так ли, святой отец? И дело здесь не в однополом составе монахов или монашек: просто там, где умерло плотское желание, нет места танцу.
– А как же старики, мессир? – заспорил зачем-то Фредегариус. – Вам не приходилось видеть, как они танцуют?
– Само собой, танцуют, – подтвердил Робер, – как танцуют и дети. У стариков это воспоминания о плотском влечении, у детей – предчувствие его. Вот как сильна наша плоть: с детских лет и до глубокой старости она не даёт нам покоя.
– У вас на всё готов ответ, мессир, – засмеялся Фредегариус.
– О, нет, на многие вопросы я узнаю ответы лишь в загробном мире, – Робер вздохнул и посмотрел в темноту ночи за окном. – Но вы спорьте со мной, – пожалуйста, спорьте; не принимайте мою исповедь безмолвно. Скучно, когда с тобой во всём соглашаются, – даже Иисус допускал несогласие с собой. Ну, а если наш Господь, который есть последняя и окончательная истина, допускал споры, то можно ли не оспаривать зыбкое человеческое мнение?..