– На чём мы остановились в моём рассказе? – Робер потёр лоб. – Ага, на том, как во дворце я познакомился с Ребеккой… Я участвовал в первом, чинном танцевальном выходе, где она составила мне пару. Я постоянно путал движения, и Ребекку это забавляло; как ни странно, моя неловкость пошла мне на пользу. Женская любовь непредсказуема, святой отец: я знал одного кавалера с приплюснутым носом и оттопыренными ушами; он был нелеп и смешон, а между тем, по праву считался любимцем женщин. Знавал я и другого кавалера, от которого дамы сходили с ума, хотя он был на редкость глуп, пусть и красив; по большей части он молчал, но дамы сами придумывали за него те слова, перед которыми не могли устоять. В сочетание с его красивой внешностью это действовало на них неотразимо.
Говорю вам, нет на свете такого мужчины, которого не полюбила бы какая-нибудь женщина. Будь вы уродливы, кривы, горбаты, будь вы безрассудны, простоваты, ленивы, будь вы, наконец, жестоки, злы и порочны – всё равно найдётся женщина, которая вас полюбит, причём, вполне возможно, что она будет умницей, красавицей и с прекрасным характером. Такова великая и зачастую злая сила любви, таковы ее колдовские чары! Так что не будем удивляться Ребекке: она полюбила меня, может быть, за то, что я ей совершенно не подходил.
Наши отношения продолжились на следующий день: по приглашению Ребекки, я прибыл к ней с визитом и битый час разговаривал ни о чём в присутствии её престарелой тётушки и двух хорошеньких служанок. При расставании, когда я низко склонился перед Ребеккой, она сунула мне в руку записку, в которой была всего одна длинная фраза: «Мессир, если вы того желаете, приходите сегодня для приятной беседы после заката ко мне, через сад, в мою комнату на втором этаже, окно с колоннами по краям, где будет верёвочная лестница, но вы должны просвистеть соловьем, чтобы я её вам скинула, и не забудьте про осторожность, а письмо это порвите, как благородный господин, которого я очень ценю и надеюсь вечером увидеть».
Как забилось моё сердце, когда я прочитал эту записку! Милая, милая Ребекка, как непосредственно она выражает свои чувства!.. Нечего и говорить, что я истомился, ожидая вечера: едва солнце спряталось за крыши домов, как я отправился к дому моей возлюбленной. Для верности я попросил одного из моих приятелей сопровождать меня; он согласился встать на страже перед воротами, дабы никто не мог помешать моему свиданию.
Как выяснилось позже, эти предосторожности были тщетными. Кроме меня, Ребекку никто не собирался потревожить этой ночью; в доме царили покой и тишина: тётушка рано заснула, по своему обыкновению, а служанки готовы были исполнить все прихоти своей хозяйки, к чему, видимо, давно были приучены.
В верёвочной лестнице тоже не было нужды – я мог просто войти через открытую дверь, – но в точности следуя предписанию моей дамы, я сперва просвистел соловьем, а после взобрался по этой скинутой мне лестнице на второй этаж, где попал в горячие объятия Ребекки.
О, она хорошо разбиралась в куртуазной науке! Ребекка так оделась, сделала себе такую прическу, украсила себя столь дивными драгоценностями, что уже при одном взгляде на неё в моей душе зажёгся огонь. А в школе куртуазности взгляд имеет первейшее значение: «Глаза первыми вступают в любовную схватку, и сладостен тот миг, когда взору нашему предстаёт нечто редкое и чудное по красоте. Ах, есть ли в мире что-нибудь прекраснее красивой женщины – либо богато наряженной и разубранной, либо нагой, в постели?!».
А далее прикосновения, «которые смело можно признать наисладчайшим выражением любви, ибо вершина её – в обладании, обладание же неосуществимо без прикосновения; как нельзя утолить жажду и голод, не попив и не поев, так и любовь насыщается не взглядами и речами, а прикосновениями, поцелуями, объятиями, заключаясь Венериным обычаем»…
В первый раз я обнимал женщину: Боже мой, какое это было удовольствие, какой восторг! Прижимать к себе её трепетное тело, чувствовать тепло её кожи, нежное и щекочущее прикосновение круглых, затвердевших сосцов…
– Мессир рыцарь! – с укоризной перебил его монах. – Вы уже говорили нечто подобное. Прошу вас, не будем повторяться.
– Ох, святой отец, я вновь оскорбил ваше целомудрие! Прошу меня простить, – Робер прикрыл глаза и некоторое время сидел молча. – Не обращайте на меня внимания, – сказал он затем, – я представляю эту сцену и никак не могу понять, что порождают воспоминания о ней: сожаление или раскаяние? Наверное, и то, и другое… Да силён в нас зов плотского желания, очень силён!..