Не в силах унять дрожь, я прошлась по комнате, а после опустилась в кресло и сцепила пальцы на животе.
Ни одной связной мысли, ни одного до конца оформившегося чувства не было. Только усталость. Усталость и стыд, а еще желание лечь спать и как можно дольше не просыпаться, сделать вид, что не осталось ничего такого, что мне стоило своему пока еще мужу объяснить.
За эту трусость я себя почти ненавидела.
Сбегая от пришедших за мной церковников три года назад, я не позволила себе бояться, не поддалась сомнениям ни на секунду, а теперь не знала, как приблизиться к Даниэлю.
Достаточно было уже того, что о моих проблемах со Святой Церковью он узнал не от меня.
Обо всем прочем он, конечно же, не спросит. Предпочтет оставить все как есть, считать, что на самом деле я не была ни в чем виновата, и все претензии святой братии ко мне есть следствие лишь их греховных желаний и плод не в меру разыгравшегося воображения.
Вернее, он позволит мне разрешить ему считать так.
Запустив пальцы в волосы, безжалостно портя собственную прическу от отчаяния и досады, я напомнила себе, что так нельзя. Не с ним. Не после всего.
Я должна была собраться с духом и встать. Прекратить прятаться в библиотеке и пойти к нему, чтобы…
— Значит, леди Алиса? Тебе идет.
Слишком увлеченная своими мыслями, я не заметила его появления. Пропустила даже момент, когда Даниэль присел на подлокотник моего кресла.
От того, как он произнес мое имя, — мягко, с легким придыханием, негромко, словно пробуя его на вкус, — мне снова стало нечем дышать.
И все же я заставила себя повернуться к нему и поднять лицо.
— Я отвыкла от этого.
— Я буду называть тебя так, как тебе нравится, — он уже привычно положил руку без перчатки на мое лицо, погладил висок большим пальцем. — Чего ты так испугалась? Их? Или правда подумала, что я позволю им забрать тебя?
— Маркиз Лагард мог бы запретить просто потому что дело касалось его жены. Но ты мог захотеть этого.
Я отстраненно удивилась, услышав собственный голос, потому что не собиралась этого говорить, и даже не почувствовала, что мои губы двигались.
— Дани, — он склонился ближе, и теперь в его тоне читался такой же нежный, как прикосновение, укор. — Я думал, насчет этого мы все решили.
Да. На диване в чужом доме, измученные, но счастливые, мы по умолчанию решили, что нужны друг другу не только как способные взаимовыгодно договориться люди, но как муж и жена. Все взятые на себя обязательства казались почти смешными на фоне того, что мы чувствовали друг к другу. Однако реальность ворвалась в дом в облике святой братии, и мне предстояло что-то решить, отталкиваясь от неё.
— Ты даже не спрашиваешь, за что они так на меня взъелись.
— Я уверен, что ничего по-настоящему дурного, — Даниэль склонился ко мне, чтобы поцеловать и покончить со всем этим, но я отвернулась, не позволяя ему.
Я не могла ему солгать. Знала, что его неведение было бы благом для нас обоих, но просто не могла.
— Когда в нашей деревне появился монастырь, многие этому обрадовались. Кто-то потому что истово верил, другим просто нравились монахи. Они не были злыми в большинстве своём, с ними находилось о чем поговорить, к тому же, они развивали торговлю.
Я почти не узнала себя, заговорив, настолько глухо и безжизненно это прозвучало. А ещё — очень тихо. Даже Даниэль выпрямился, растеряв весь настрой.
Вставать с подлокотника он, правда, не торопился, а мне не хотелось его подгонять. Успеет ещё.
— Кроме меня в округе были две ведьмы, но… Другие. Они жили в деревне и многое могли сделать за деньги. Благонравные братья не слишком досаждали нам, разве что могли предупредить, если кто-то терял чувство меры. Один из них зачастил ко мне. Брат Бернар, — мне потребовалось облизнуть пересохшие губы после того, как я произнесла это имя. — Мы познакомились, когда я отчитала от одержимости одну местную девочку. Братья бились над ней три дня, но не смогли. А я смогла.
Быстро и судорожно вздохнув, я уставилась в пространство перед собой, лишь бы не смотреть ни на Лагарда, ни на свои сцепленные руки.
— Он всегда приходил днём или с утра и оставался у меня часами. Пил травяной чай, приносил мне книги. Мы много разговаривали. Он был восхищён тем, что я сделала, но искренне сожалел о том, как мне это удалось. Он уговаривал меня оставить ведовство, покаяться и направить свой дар на службу Богам и людям.
— Он понятия не имел, о чем говорил.
Даниэль перебил коротко, напряжённо, глухо. Понимая, что хорошего конца у этой истории не будет, он старался ободрить меня и поддержать, и я всё-таки грустно улыбнулась.