Приятно прохладная и дорогая ткань.
Даниэль склонился, чтобы обвести контур моей груди губами — всё так же медленно, давая мне то ли лучше почувствовать, то ли опомниться и остановится, — и я запустила пальцы в его волосы, сжимая не больно, но ощутимо.
Всё потом.
Всё странные и неловкие разговоры — после. Когда мы оба… привыкнем?
Его губы оказались сухими и обветренными, а дыхание наоборот — горячим и влажным.
Ему дорого стоило не спешить, и я ослабила захват, теперь просто поглаживая затылок и шею.
— Ты же знаешь, что не будешь первым?
Один Нечистый знал, что творилось в его голове, но почему бы не это?
Лагард вскинул голову, как будто не ожидал услышать мой голос.
Или не ожидал услышать его таким — однозначно севшим, глухим, уже нетерпеливым.
— Я потерял не разум, а глаз. Но если уж мы об этом заговорили… Я расцениваю это как повод стараться лучше.
Я всё-таки засмеялась, запрокинув голову, и он воспользовался моментом, чтобы провести губами по шее от подбородка до ключиц, превращая этот смех в первый почти полутон.
Дорожкой из коротких тёплых поцелуев он двинулся ниже, до самого низа живота, а после — обратно, уже языком.
Я выгнулась под ним, прежде чем успела опомниться, задышала так часто, что впору было бы себя одернуть.
Я сама не была ни с кем слишком давно. Спешила или опасалась, не видела рядом никого подходящего… Много было причин.
Даниэль замер, настораживаясь, но всего на секунду. Так ничего и не сказав, он подхватил меня за бедро, вынуждая упереться ступней в постель, приподнимая колено, и сжал его ладонью так сильно, почти собственнически, что моё терпение кончилось.
Обхватив его за плечи, я потянулась сама, огладила спину раскрытыми ладонями, и почти задохнулась, когда он подался выше, мне навстречу.
Первое движение в такт, в первый раз так близко.
Его рука в перчатке снова лежала на моей груди — чёрная кожа на светлой моей, — и я коротко облизнула губы, потому что это начало становиться невыносимым.
Другой рукой он продолжал поглаживать мою ногу от колена к бедру и обратно, а после по самому низу живота.
Когда его пальцы соскользнули правее, я тихо охнула и замерла.
Непривычно грубое прикосновение. Ослепительно яркое.
Лагард задержал дыхание, глядя мне в лицо, а потом его пальцы двинулись ниже, — так недвусмысленно легко.
Растирая влагу, которой оказалось так много, что стало почти неловко мне самой, он постепенно начал двигаться быстрее, и я прикусила губу, чтобы не застонать.
Теперь уже он держал меня взглядом — голодным, тёмным и жадным, — а сердце отчаянно колотилось в горле.
Хотел убедиться, что мне в самом деле нравится.
Сжав простынь, чтобы удержать равновесие, я приподнялась, чтобы ему было лучше видно, и Даниэль выдохнул так выразительно резко, коснувшись ниже, чем намеревался, откровеннее, чем для двоих малознакомых людей было допустимо.
Не считая нужным играть в неуместный в спальне стыд, я развела колени шире, чтобы ему стало удобнее, и спустя мгновение он снова подался ко мне, прижимаясь всем телом, вынуждая откинуться на спину.
Приятно тяжёлый, он не давил, но держал так, что даже при желании деться от него было бы некуда, и я сжала его бёдра, ещё не настаивая, но уже приглашая.
Даниэль вошёл одним плавным, но уверенным движением, замер, давая мне привыкнуть.
Почувствовав, как по виску катится капелька пота, я быстро облизнула губы, и все-таки тихо застонала, когда он двинулся в первый раз. Пока осторожно, потом — чуть смелее.
Он пробовал наугад. Не рискуя спрашивать напрямую, узнавал, как мне нравится, и от этой заботы, пополам с неожиданно ярким даже для меня самой желанием, делалось почти невыносимо жарко, а на прикосновения его затянутых в перчатки рук тело отзывалось приятным покалыванием на коже.
В самый удачный момент я осторожно подалась ему навстречу, встречая очередное движение, и Даниэль на мгновение замер, роняя голову на моё плечо.
За упавшими на висок густыми прядями, — вопреки ожиданиям, жёсткими под рукой, — и повязкой я не видела его лица, но сейчас это, вероятно, было к лучшему.
Отдышавшись, он начал двигаться снова — так, что на этот раз тихо застонала уже я.
Ему отчаянно не терпелось, и всё же он не торопится, постепенно заставляя меня забыться и сосредоточиться на нём полностью, подводя к самой грани уверенно и неотвратимо, так, что мне становилось нечем дышать, и каждое последующее движение внутри ощущалось острее предыдущего.