Наконец мы увидели море, которое сверкало, как расплавленный металл. Его мирная поверхность в лучах заходящего солнца ублаготворила нас всех.
В Бег-Майл мы въезжали в новую пристройку Auberge Yvonnou. На завтрак, который щедро состоял из хрустящих рожков, мёда, кофе и горячего молока в больших глиняных чашках, надо было отправляться в главное здание.
Летние занятия принуждали нас проводить ежедневно два часа в затхлой задней комнате, которая пахла деревом, клейкой бумагой от мух и сельскохозяйственными испарениями, – всё вместе акустически было дополнено рёвом коров в близлежащих коровниках. Здесь мы стали специалистами по ловле мух. Всё заключалось в быстром движении руки – техника, которую мы применяли с большой пользой, чтобы освободить на ночь комнату мама от жужжащих насекомых.
До обеда, около одиннадцати часов, после домашних заданий мы бежали на берег, чтобы броситься в пенящиеся ледяные волны. Потом мы строили крепости и автомобили из песка, или гонялись друг за другом по скалам, ловкие, как горные козы, или бегали наперегонки с приливом, убегая от него на выступ скалы и залезая наверх незадолго до того, как новый накат бил в маленькие бухточки.
В хорошую погоду мы обедали во фруктовом саду, «Воn accueil», где раз в неделю даже детям подавали омара. После этого мы ложились веером на светлый сосновый паркет вокруг кровати, мама читала нам выразительно русские стихи. Отдых такого рода, должно быть, был полезен для спины, но, без сомнения, улучшал и наши знания языка.
Небрежно задернутые ситцевые занавески мягко пузырились от послеполуденного ветерка. Он приносил запах свеженамазанных мелом парусиновых сандалий, которые сохли на подоконнике в тёплых солнечных лучах, аромат раздавленных, бродящих молодым вином яблок, водорослей и соли.
В послеобеденной прохладе мы совершали длинные пешеходные прогулки – мама постоянно впереди, энергично задавая темп ходьбы. Беби всё время преследовали маленькие дети и звери. Их матери, правда, ловили своих питомцев, но отогнать собак было невозможно, они следовали за нами длинной просящей процессией.
Во время одной длинной прогулки мама обнаружила в гостиной замка Кериолет, который мы посетили как туристы, удивительно похожий на Беби портрет. Вскоре мы установили, что замок принадлежал некогда одной из теток Юсуповых. Он был передан соседнему городу при определённом обложении доходов от него. Так как эти обложения не вносились, Феликс, который до нашего посещения о существовании этого владения и не подозревал, мог юридически потребовать возвращения ему замка. После долгого процесса он получил это право; Кериолет стал единственным источником его доходов.
Во время наших странствий мы повсюду, даже в самых неожиданных местах, наталкивались на русских родственников и друзей; и Бретань не разочаровала нас в этом отношении, так как очень скоро мы нашли родственников Лопухиных на другой стороне бухты Конкарно. Войны и революции обошли их стороной. Они жили в старом сводчатом здании, обвитом пышным садом.
Казалось, что мы посетили мир Моне и Будена. Пожилые господа носили белые костюмы, шляпы-панамы и имели изящные трости, как это было модно в Бордигере в начале века. Тётя была толстой и уютной, высокий воротник её кружевной блузки был сильно накрахмален, волосы она носила под мягкой шляпой, уложенными в строгий узел. Без всякого кокетства, она выглядела так, как будто бы её внешний облик приобрел такой вид много лет назад раз и навсегда. Мы представляли себе, как они ходили по маковым полям или прогуливались при заходе солнца по покинутому продуваемому ветрами берегу моря. Мило и радушно Лопухины приглашали всех нас, мама и шестерых детей, на вкуснейшие обеды, составленные как стихотворение: вкус, цвет, начало и конец – всё было тщательно продумано и подобрано. Казалось, что наши гостеприимные хозяева никогда не покидали дом, в котором они жили, как в привязанном аэростате; и тем не менее они были в курсе всех событий. Мама наслаждалась беседой с ними и утверждала, что они жили не на Луне. Пока она болтала с ними, мы – Георгий, Беби и я – сидели на молу гавани Конкарно и рисовали, в то время как рыбаки сворачивали свои большие красные паруса и шли домой, чтобы выгрузить улов серебряных извивающихся сардин.
Нас окружала толпа любопытных деревенских парней и попыхивающих трубкой, крепко пропахших морем старых рыбаков, громко рассуждавших за нашими спинами о наших произведениях искусства, что нас очень смущало.
Когда наступила осень, мы бегали по сырой траве фруктовых садов и собирали яблоки. Пришло время молодого сидра, из каждой деревни поднимался паром запах преющих яблок. Все готовились к большому празднику Pardon[3] в честь своего, местного, ангела-хранителя или Девы Марии. Крестьяне собирались из близлежащих и отдалённых мест, празднично одетые в свои красочные одежды: на женщинах были накрахмаленные головные уборы и мелкоплиссированные белые воротники, на мужчинах – кофты, отороченные голубым бархатом, и широкие чёрные шляпы.