Возобновились и послеполуденные прогулки с няней. Часто они вели нас в Алупку под Ялтой, где жили наши маленькие кузены, внуки Воронцовы. Иногда мы оставались там ночевать, и я спала на зелёном обтянутом шёлком диване, который поворачивали «наоборот», к стене, было удобно, как в колыбели.
Мама фотографировала нас сидящими на больших каменных львах, расположенных по обеим сторонам широкой мраморной лестницы, ведущей от дворца прямо к морю. Дядя Георгий Щербатов-Строганов, лет на пятнадцать старше своего брата Олега, помогал нам держаться.
Мама утверждала, что мы и наши кузены говорили на английском языке наших нянь, причём Джим и Нина, дети дяди Адишки, имели своеобразное назальное произношение, называемое «кокни»[1], – точно как у их мисс Мэклин. Наша мисс Менцис, шотландка, не разрешала нам подражать ей, хотя и очень любила милую Мэки. Леонид и Сандра Вяземские, дети дяди Дмитрия, говорили, напротив, на довольно аффектированном, по мнению нашей няни, оксфордском английском.
Однажды, когда мы гуляли вдоль большой проезжей дороги, Александр и я отстали немного и прислонились к деревянным телеграфным столбам, чтобы послушать их таинственный звон. Мы воображали, что это звуки сообщений, передаваемых из далеких далей, – голоса, которые спешили навстречу друг другу.
Жёлто-золотистая дорога, уходящая, казалось, через край холма прямо в небо, неожиданно затуманилась облаком пыли – великое множество солдат в зелёных мундирах, остроконечных шлемах и на блестящих на солнце велосипедах показалась на ней. Немцы!
Охваченные паникой, мы, задыхаясь, побежали за няней, которая была уже далеко впереди – с детской коляской и послушной Ириной. Мы бежали не очень быстро, они нас догнали, когда мы перебегали дорогу. Александр уже был на другой стороне, а я опомнилась от глухого удара в канаве, запутавшись в спицах и колёсах. Небо перевернулось у меня перед глазами, и я почувствовала на голове большую шишку, быстро увеличивающуюся, и повсюду порезы и синяки.
Крепкого сложения мужчина с рыжими волосами и красноватым лицом, который сильно пах сапогами, мундиром и горячим днём, осторожно поставил меня на ноги и промокнул мои царапины клетчатым носовым платком, вздыхая: «Ах, я всегда был неудачником!». Тем временем няня, сама чрезвычайно испуганная происшествием, успокаивала его. Вся часть стояла вокруг нас – море велосипедов и сострадания.
Няня объявила потом мама: «Я бы никогда не подумала, что моими первыми словами, обращёнными к немцу после этой ужасной войны, будут слова утешения». Начали ходить слухи, что царь Николай, царица и их прекрасные дети убиты большевиками. Сообщение казалось нам слишком ужасным, и императрица была первой, кто не хотел этому верить, – до тех пор пока ей позднее не предоставили заключение расследования.
С большими трудностями королю Георгу V, двоюродному брату царя и племяннику императрицы Марии Фёдоровны, удалось убедить премьер-министра Ллойда Джорджа послать в Крым корабль, чтобы спасти свою тетку. Когда англичане прибыли, Мария Фёдоровна отказалась взойти на борт, пока не будут взяты все, кто хотел уйти. Так как британский флот имел приказ доставить императрицу в безопасное место, адмирал был рад использовать это условие, чтобы послать необходимые суда для спасения возможно большего количества беженцев – также и нас – без дальнейшего распоряжения. Мы должны уехать! Покинуть Россию!
Начались большие сборы. Горничные плакали, не преставая.
«Лишь самое необходимое», – сказал папа. – «Я оставлю тогда то, что мы не сможем взять с собой, на пристани», – объявила мама. «Никаких игрушек?» – «Каждый – по одной. И несколько книг. Учебники также».
Чемодан-шкаф был заполнен безвкусным детским питанием фирмы «Benger» – Мисси было лишь два года, и ожидали ещё одного ребенка. Про себя я надеялась, что его назовут Томми. Брат Александр объявил, что он желал бы лучше осла и щетку, чтобы его чистить, чем братика: новорожденный слишком мал, чтобы можно было играть с ним, и вообще он никому бы в данном случае не мог быть полезен.
«Но ослика ты тоже не смог бы взять с собой». – «Может быть, мне подарят ослика позже», – вздохнул он с надеждой.
Фокстерьер Билли с черным пятном над глазом понуро шагал за нами. Нам было очень жаль его оставлять, хотя горничные обещали хорошо обращаться с ним. Он не мог поехать с нами из-за того, что называлось «карантин».