— Малыш? — догадалась Тирена. — У мамы тоже бывало так и ерзал в животе братишка, мне нравилось прикасаться.
— Брат? У тебя брат есть?
— Нет, — она покачала головой. — Умер, слабенький был.
Наверное, именно в этот момент я и осознала в полной мере, что беременна. Опустила на пол отекшие немного ноги, подошла к зеркалу. Если оно не врало, то я нисколько не изменилась. Однако внутри меня зрел маленький император. И с этого момента моя беременность усложнилась. Словно само осознание факта давило на меня. Меня стало тошнить, причём, не только по утрам. Ноги отекли ещё сильнее, я с трудом ходила. Отгремели морозы, за ними пошли метели. Если бы не Тирена, я всегда буду ей благодарна, я бы просто зачахла этой зимой. Раз в неделю приходил император. Справлялся о моём здоровье, спрашивал, есть ли у меня просьбы. Совсем изредка заглядывали Аглая и Беатрис. Разговоры с ними не приносили никакого удовольствия, а их подарки я даже не рассматривала. Не было сил. Все мои силы сейчас уходили на то, чтобы существовать, и терпеть возле себя я могла лишь Тирену и Анну. Мой живот заметно округлился, хотя по всем срокам было рано. Я начала бояться, что ношу императорскую двойню, эта мысль ввергала меня в ужас. И попросила Анну вызвать Ханну, хотя, как оказалось, во дворце её не жаловали, и императорской семье такие гости могли не понравиться.
— Как ты, детка? — спросила она, скидывая шубу в гостиной. Мех шубы был покрыт снежной коркой, Анна, покачав головой, отправилась его выбивать.
— Плохо, мне совсем плохо, — я чувствовала, как слёзы подкатывают к глазам. — Вы посмотрите, мои ноги, как столбы. Почему у меня такой большой живот? Я боюсь, что там двойня. Беременности и пяти месяцев нет. У меня такие судороги в ногах, что я хожу с трудом.
Она коснулась моего обнажённого живота холодными пальцами, по коже побежали мурашки, я вздрогнула. Посмотрела мои ноги, лицо.
— Нет, один у тебя ребёнок. Двойню я бы почувствовала, мои пальцы уже шестьдесят лет животы беременным мнут. Но в тебе слишком много воды девочка, она словно копится и не может найти себе выхода.
— И как мне быть?
— Ничего соленого и жирного. На ночь тёплое молоко. Много не пей, даже если хочется. Спи на боку, а когда сидишь, ножки чуть вверх. Отвар я тебе дам, воду гнать, но много его пить нельзя. Как чуть теплее станет, каждый день гулять.
— А поможет?
— А у нас выход есть? Нам императора надо рожать, значит, родим. И, Зоя, — она приподняла моё лицо скрюченными пальцами. — Ты полюби ребёнка внутри себя. Он — твоя плоть и кровь, он неповинен в том, что с тобой случилось. Он беспомощен.
— Я и так делаю все что… — старуха меня перебила.
— Ты не делай, девочка. Ты люби. И сразу станет легче, и тело твоё примет дитя.
И ушла. Легко сказать, полюби! Нет, я не желала вреда младенцу. Я хотела, чтоб он родился здоровым и сильным, несмотря ни на что. Но любить…пока я чувствовала лишь вечную усталость и жажду, а пить мне много нельзя.
С рекомендациями и отварами Ханны стало немного легче, но живот все также рос. Слишком большой, наверняка, многоводие. Мы с Тиреной дописали и уже отпечатали в пяти экземплярах Тома Сойера и ещё несколько замечательных и много раз читанных мной историй. Ребёнок в моей утробе тоже рос не по дням, а по часам. Пинался он уже так, что это не только чувствовалась при прикосновении, выпирающие из живота бугорки можно было увидеть и со стороны. Тирена звонко смеялась, наблюдая за играми нерождённого ещё кузена, и Анна украдкой улыбалась. Началась весна. Люди проснулись, словно мухи. Появились, откуда не возьмись, и забурлили радостно меся ногами ещё не дотаявший до конца снег.