Рода помнила охватившие ее тогда эмоции: удивление и последовавшее за ним чувство облегчения, которое, в свою очередь, породило легкое чувство стыда, из-за мысли, что этот брак теперь сможет отчасти снять с нее бремя ответственности за мать, сможет ослабить чувство вины за редкие письма и телефонные звонки и еще более редкие встречи. Мать и дочь встречались как вежливые, но настороженные незнакомки, по-прежнему неспособные перешагнуть существовавшие меж ними барьеры, неспособные говорить о вещах, оставшихся несказанными, поделиться воспоминаниями, которых обеим не хотелось пробуждать. Рода не помнила, чтобы мать когда-либо упоминала о Роналде, и не испытывала желания с ним познакомиться, однако понимала, что обязана принять это приглашение.
А теперь она сознательно воскрешала в памяти тот знаменательный день, что обещал ей лишь скуку, которую следовало должным образом вытерпеть, но в результате привел к этим исхлестанным ливнем минутам и всему тому, что ждало ее впереди. Тогда она выехала из дома задолго до назначенного времени, но перевернувшийся на проезжей части грузовик высыпал на дорогу весь свой груз, и когда Рода остановилась у церкви, узкого, вытянутого вверх здания викторианской готики, она услышала нестройное писклявое пение: должно быть, пели уже последний гимн. Она подождала в машине, чуть отъехав дальше по улице, и увидела, как собравшиеся – главным образом люди среднего возраста и совсем пожилые – покидают церковь. Ко входу подъехал автомобиль, украшенный белыми лентами, но расстояние было слишком велико, чтобы Рода могла разглядеть мать или ее жениха. Вместе с теми, кто вышел из церкви, она последовала за машиной новобрачных к гостинице. Та находилась милях в четырех дальше по берегу – здание в эдвардианском стиле, со множеством башенок, по бокам которого выстроились рядком домики с террасами, а позади протянулось поле для гольфа. Множество темных балок по фасаду заставляло предположить, что архитектор поначалу задумал нечто в стиле эпохи Тюдоров, но высокомерие побудило его добавить к дому центральный купол и парадный вход, как у античного храма.
Зал для приемов сохранил остатки былого, ныне выцветшего великолепия: занавеси из красного камчатного полотна пышными складками ниспадали на ковер, который выглядел словно закоптившимся от глубоко въевшейся многолетней пыли. Рода присоединилась к череде гостей, не вполне уверенно направлявшихся к комнате в глубине зала, провозглашавшей свое назначение печатной табличкой «Зал для частных торжеств». На миг Рода в нерешительности приостановилась в дверях, затем вошла в комнату и сразу же увидела мать. Та стояла рядом с мужем, окруженная группкой щебечущих женщин. Рода вошла почти незамеченной, но, протиснувшись между ними, увидела, как лицо матери осветилось нерешительной улыбкой. Прошло уже четыре года с их последней встречи, однако мать выглядела помолодевшей и более счастливой, чем тогда; несколько секунд колебаний, и она поцеловала дочь в правую щеку, потом повернулась к стоявшему рядом с ней мужчине. Он был стар – ему по меньшей мере должно быть семьдесят, рассудила Рода, – чуть меньше ростом, чем ее мать, с мягким, круглощеким лицом, встревоженным, но приятным. Казалось, он находится в замешательстве, и матери пришлось дважды повторить имя Роды, прежде чем он, заулыбавшись, протянул ей руку. Мать принялась всех знакомить. Гости решительно не замечали шрама. Несколько носившихся вокруг ребятишек бесцеремонно его рассматривали, потом выбежали из комнаты сквозь балконную дверь – поиграть на воздухе. Роде вспоминались отрывки беседы: «Ваша матушка так часто говорит о вас…», «Как хорошо, что вы приехали, ведь вам так далеко было ехать!», «Прелестный день, не правда ли? Как приятно видеть ее такой счастливой!»