Шло время. Взглянув на часы, Джордж обнаружил, что просидел так уже три четверти часа. Он почувствовал, что начинает замерзать и что камень, на котором он сидит, слишком тверд и неудобен. Размяв затекшие ноги, он перелез через ограду и вошел в липовую аллею. Вдруг в западном крыле, на том этаже, где находились палаты пациентов, в среднем окне зажегся свет, окно открылось, стала видна женская голова. Женщина стояла не шевелясь, вглядываясь в ночь. Джордж инстинктивно остановился и стал смотреть на женщину; оба они застыли недвижимо, так что на миг он даже поверил, что она его видит и что меж ними устанавливается какое-то общение. Он вспомнил, кто это – Рода Грэдвин, приехавшая в Манор для предварительного ознакомления с местом. Несмотря на то что он аккуратно вел подробные записи и тщательно осматривал каждого пациента перед операцией, мало кто из них оставался у него в памяти. Он мог бы точно описать шрам на ее лице, но мало что о ней помнил, кроме одной произнесенной ею фразы. Она пришла избавиться от уродующего ее шрама, потому что нужды в нем у нее больше нет. Он не попросил объяснений, а она их не предложила. И вот теперь, чуть позже, чем через две недели, она избавится от этого уродства, но то, как она станет справляться с его отсутствием, Джорджа уже не будет касаться.
Он отвернулся и пошел к дому, и в тот же момент рука женщины наполовину закрыла окно и неплотно задернула занавеси, а через несколько минут свет в комнате погас. Западное крыло снова погрузилось во тьму.
7
Сердце у Дина Бостока начинало прыгать от радости, когда мистер Чандлер-Пауэлл звонил, чтобы сообщить, что вернется раньше, чем ожидалось, и приедет в Манор к обеду. Дин любил готовить обеденные блюда, особенно когда хозяину хватало времени насладиться едой и ее похвалить. Мистер Чандлер-Пауэлл привносил с собой частичку энергии и возбуждения столицы, что-то от ее запахов, ее огней, ощущение, что ты снова находишься в центре событий. Приезжая, он чуть ли не бегом проходил через Большой зал, срывал с себя куртку и швырял лондонскую вечернюю газету на стул в библиотеке, словно освобождаясь от временного рабства. Но даже газета, которую Дин позже забирал, чтобы почитать на досуге, служила ему напоминанием о том, где по сути было его, Дина, настоящее место. Он родился и вырос в Баламе. Лондон – его город. Ким родом из сельской местности, она приехала в Лондон из Сассекса, учиться в школе поварского искусства, где он был уже на втором курсе. Через две недели после их первой встречи Дин понял, что любит ее. Так он всегда и думал об этом: он не влюбился, он не был влюблен – он полюбил. Это было на всю жизнь – его жизнь и ее. И сейчас, впервые со дня их женитьбы, Дин понял, что она чувствует себя такой счастливой, как никогда раньше. Как может он скучать по Лондону, когда Ким так счастлива в Дорсете? Она, которая так нервничала, встречаясь с новыми людьми, с новыми местами, не чувствовала здесь страха даже в темные зимние ночи. Абсолютная чернота беззвездных ночей дезориентировала и пугала его, эти ночи казались еще более пугающими из-за почти человечьих криков зверюшек, попавших в пасть хищникам. Эта красивая и, по видимости, мирная сельская местность была полна боли и страданий. Дин скучал по огням, по ночному небу, исчерченному серыми, пурпурными, синими знаками непрекращающейся городской жизни, по постоянно меняющимся узорам светофоров, по свету, льющемуся из пабов и магазинов на отблескивающие, омытые дождем тротуары. Жизнь, движение, шум, Лондон.
Работа в Маноре ему нравилась, только она его не удовлетворяла. Она не требовала от него слишком большого умения. Мистер Чандлер-Пауэлл был разборчив в еде, но в операционные дни никто не задерживался за столом. Дин понимал, что хозяин не замедлил бы пожаловаться, если бы еда оказалась ниже принятого стандарта, но ее высокие качества мистер Чандлер-Пауэлл принимал как должное, быстро съедал то, что ему подавали, и уходил. Уэстхоллы обычно ели дома, в своем коттедже, где мисс Уэстхолл ухаживала за стариком отцом, пока он не умер в феврале этого года, а мисс Крессет всегда ела у себя. Но она была единственной, кто проводил много времени на кухне, разговаривая с Ким и Дином, обсуждая меню, и всегда благодарила его за особые старания. Пациенты бывали обычно требовательны, но не голодны, а приходящие сотрудники, которым подавался горячий ленч в середине дня, небрежно хвалили его, быстро расправлялись с едой и возвращались к своим делам. Все это разительно отличалось от его мечтаний о собственном небольшом ресторане, о собственных меню, о своих постоянных посетителях, об атмосфере, какую они с Ким там создадут. Порой, лежа без сна рядом с женой, он сам пугался своих полуосознанных надежд на то, что клиника вдруг каким-то образом потерпит крах или что мистер Чандлер-Пауэлл сочтет слишком обременительным и невыгодным работать одновременно и в Дорсете, и в Лондоне, и ему с Ким придется искать другое место. И может быть, мистер Чандлер-Пауэлл или мисс Крессет помогут им положить начало своему собственному делу. Но вернуться на изнурительную работу на кухне какого-нибудь лондонского ресторана они с Ким уже не сумели бы. Ким никогда не смогла бы приспособиться к такой жизни. Он застывал от ужаса, вспоминая тот день, когда ее уволили.