Прошла неделя, а мы все по-прежнему чувствовали себя скованно в обществе друг друга. Мое положение, отягченное сознанием собственной слабости и непозволительной забывчивости относительно того, в каком качестве я был приглашен в Лиммеридж, – сознанием, столь поздно пробудившимся во мне, – становилось невыносимым. Я чувствовал, что должен раз и навсегда освободиться от гнета, под тяжестью которого жил все последние дни, однако не знал, что лучше предпринять и что сказать сначала.
Из этого беспомощного и унизительного положения меня вызволила мисс Холкомб. Она поведала мне горькую, необходимую, неожиданную правду; ее сердечность помогла мне пережить потрясение от услышанного; ее здравый смысл и мужество помогли исправить то, что грозило непоправимым несчастьем мне и всем обитателям Лиммеридж-Хауса.
Это произошло в четверг, в конце третьего месяца моего пребывания в Камберленде.
Утром, когда я спустился к завтраку в столовую, я впервые не обнаружил мисс Холкомб на своем обычном месте за столом.
Мисс Фэрли гуляла на лужайке перед домом. Она кивнула мне в знак приветствия, но в столовую не вошла. Хотя ни один из нас не сказал другому ничего такого, что могло бы нарушить его спокойствие, все же какое-то странное смущение заставляло нас избегать встреч наедине. Она ждала на лужайке, а я в столовой, пока не придет миссис Вэзи или мисс Холкомб. Еще две недели назад с какой готовностью я бы присоединился к ее обществу, как охотно мы бы пожали друг другу руки и начали наш обычный разговор о том о сем!
Через несколько минут вошла мисс Холкомб. У нее был озабоченный вид, и она довольно рассеянно извинилась передо мной за свое опоздание.
– Меня задержала необходимость обсудить с мистером Фэрли ряд домашних дел, по поводу которых он хотел посоветоваться со мной, – сказала она.
Мисс Фэрли пришла из сада, и мы поздоровались. Рука ее показалась мне еще холоднее, чем обычно. Она не подняла на меня глаз и была очень бледна. Даже миссис Вэзи заметила это, когда вошла в столовую несколькими минутами позже.
– Должно быть, все из-за того, что ветер переменился, – пролепетала старушка. – Ах, душечка, скоро наступит зима!
В наших с Лорой сердцах зима уже наступила!
Завтрак, обычно проходивший в приятных, оживленных обсуждениях того, чем мы займемся днем, на этот раз был краток и прошел в молчании. Мисс Фэрли как будто чувствовала тяжесть долгих пауз в разговоре и то и дело бросала на сестру умоляющие взгляды. Мисс Холкомб раз или два пыталась было заговорить, затем останавливалась в нерешительности, но все же в конце концов, выбрав самый нейтральный тон, произнесла:
– Я виделась сегодня с твоим дядей, Лора. Он считает, что следует приготовить красную комнату, и подтвердил то, о чем я тебе уже говорила. Это будет в понедельник, а не во вторник.
При этих словах мисс Фэрли опустила глаза. Ее пальцы нервно перебирали крошки на скатерти. Не только щеки, но и губы ее побледнели и заметно дрожали. Это стало очевидно не только мне. Заметив состояние сестры, мисс Холкомб решительно встала из-за стола, показав тем самым нам пример.
Миссис Вэзи и мисс Фэрли вышли из столовой вместе. Взгляд ласковых, грустных голубых глаз Лоры на один лишь миг остановился на мне, словно предсказывая неминуемую долгую разлуку. В ответ я почувствовал страшную боль в сердце, боль, давшую мне знать, что в скором времени я должен буду лишиться ее и что мне суждено любить ее в этой разлуке еще сильнее.
Когда дверь за ней затворилась, я повернулся к саду. Мисс Холкомб стояла со шляпой и шалью в руках у стеклянной двери, за которой открывался вид на лужайку перед домом, и внимательно смотрела на меня.
– Найдется ли у вас свободное время, прежде чем вы подниметесь к себе и приступите к работе? – спросила она.
– Конечно, мисс Холкомб, я всегда к вашим услугам.
– Мне нужно сказать вам несколько слов наедине, мистер Хартрайт. Возьмите свою шляпу и пойдемте в сад. В этот час нам никто не помешает.
Когда мы спустились по ступенькам на лужайку, мимо нас к дому прошел помощник садовника, совсем еще молодой паренек, с письмом в руке. Мисс Холкомб окликнула его.