— Я выяснил, сэр, что эти женщины взяли билеты на здешней станции до Карлайля, — отвечал слуга.
— Узнав об этом, вы, конечно, отправились в Карлайль?
— Да, сэр. Но должен, к сожалению, признаться, что они как в воду канули, и я больше ничего о них не мог разузнать.
— Вы спрашивали в Карлайле, на станции?
— Да, сэр.
— И на постоялых дворах?
— Да, сэр.
— И оставили в полицейском участке заявление, которое я дал вам?
— Оставил, сэр.
— Ну что ж, друг мой, вы сделали все, что могли, и я сделал все, что мог; оставим пока это дело… Наши козыри биты, мистер Хартрайт, — продолжал, обращаясь ко мне, старый джентльмен, когда слуга удалился. — На сегодня женщины перехитрили нас и расстроили наши планы. Нам теперь остается только подождать до следующего понедельника, когда приедет сэр Персиваль Глайд… Не налить ли вам еще вина? Хороший портвейн! Доброе, крепкое, старое вино. Хотя в моем погребе есть и получше.
Мы вернулись в гостиную, где я проводил счастливейшие вечера моей жизни и где был теперь в последний раз. С тех пор как похолодало и дни стали короче, гостиная выглядела совсем по-иному. Стеклянная дверь на террасу была закрыта и завешена плотными портьерами. Вместо мягкого света сумерек, при котором мы, бывало, сидели, яркий свет лампы слепил теперь глаза.
Все стало иным, и внутри и снаружи, все изменилось.
Мисс Голкомб и мистер Гилмор сели за карточный стол, миссис Вэзи — в свое обычное кресло. Они могли располагать собой как хотели в этот вечер; тем сильнее чувствовал я свою скованность. Я видел, как мисс Фэрли медлила у рояля. Раньше для меня было так естественно подойти к ней. Теперь я был в нерешительности и не знал, к кому обратиться и что делать. Мисс Фэрли быстро взглянула на меня, взяла ноты с пюпитра и подошла ко мне.
— Не сыграть ли вам какую-нибудь из мелодий Моцарта, которые вам так нравились? — спросила она смущенно, открывая ноты и опустив глаза.
Прежде чем я успел поблагодарить ее, она поспешно вернулась к роялю. Стул подле него, на котором я, бывало, сидел, теперь никем не был занят. Она взяла несколько аккордов, взглянула на меня и посмотрела в ноты.
— Не сядете ли вы на ваше старое место? — спросила она отрывисто и тихо.
— Да, я посижу здесь на прощанье, — ответил я.
Она ничего не сказала. С сосредоточенным вниманием она разглядывала ноты, которые знала наизусть, которые играла столько раз в минувшие дни. Я понял, что она слышала мой ответ, понял, что она чувствует мое присутствие рядом с нею, когда увидел, как алые пятна на ее щеках погасли и лицо ее побледнело.
— Мне очень жаль, что вы уезжаете, — почти прошептала она, все пристальнее вглядываясь в ноты.
Пальцы ее летали по клавишам со странной лихорадочной энергией, которой я раньше не замечал в ее игре.
— Я буду помнить эти добрые слова, мисс Фэрли, спустя долгое время после того, как пройдет завтрашний день.
Ее лицо побледнело еще больше, и она почти совсем отвернулась от меня.
— Не говорите о завтрашнем дне, — сказала она тихо. — Пусть музыка говорит с нами сегодня вечером языком более выразительным, чем наш.
Губы ее задрожали, с них слетел легкий вздох, который она напрасно старалась заглушить. Ее пальцы нерешительно скользнули по клавишам, прозвучала фальшивая нота, она хотела поправиться, сбилась и бросила играть. Мисс Голкомб и мистер Гилмор удивленно подняли головы от карт, за которыми они сидели. Даже миссис Вэзи, дремавшая в кресле, проснулась от внезапной тишины и осведомилась, что случилось.
— Вы играете в вист, мистер Хартрайт? — спросила мисс Голкомб, значительно посмотрев на мой стул.
Я понял ее намек, я знал, что она права. Я сейчас же встал, чтобы подойти к карточному столу. Когда я отошел от рояля, мисс Фэрли перевернула нотную страницу и снова прикоснулась к клавишам, уже более уверенной рукой.
— Все-таки я сыграю это, — сказала она с каким-то восторгом, — я сыграю это в последний раз!
— Прошу вас, миссис Вэзи, — сказала мисс Голкомб, — мистеру Гилмору и мне надоело играть в экарте, — будьте партнером мистера Хартрайта в висте.
Старый адвокат насмешливо улыбнулся. Он выигрывал и как раз в это время предъявил короля. Внезапную перемену карточной игры он, очевидно, приписал тому, что дама не желала проигрывать.
В течение остального вечера мисс Фэрли не проронила ни слова, не бросила на меня ни единого взгляда. Она сидела за роялем, а я за карточным столом. Она играла непрерывно — играла так, будто искала в музыке спасения от самой себя. Временами пальцы ее касались клавиш с томительной любовью, с мягкой, замирающей нежностью, невыразимо прекрасной и печальной для слуха, временами они изменяли ей или торопились по клавишам механически, как если бы играть было им в тягость. И все же, как ни менялось то выражение, которое они передавали в музыке, они повиновались ей, не ослабевая ни на минуту. Она поднялась из-за рояля, только когда мы все встали, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи.