Синьор Джузеппе Песка владел пекарней и лавкой, расположенной на улочке Меццоканоне, в старом доме с облупившейся штукатуркой и каменной фигурой над дверью, изображавшей волосатого человека с кинжалом в правой руке. Изваянию этому должно было быть порядком лет, поскольку местами оно выкрошилось и покрылось мхом, а чайки испятнали его белым пометом, хорошо различимым на сером фоне в лучах раскачивающегося над статуей масляного фонаря.
«Никколо Песка, — пояснил пан Томаш. — По-нашему: рыба. Предок нынешнего хозяина. Занятный был человек! О нем даже писал ученый иезуит Афанасий Кирхер в своем прославленном труде „Mundus subterraneus — подземный мир“, дважды изданном в Амстердаме. Распутницу Джованну прозвали „Гордостью Италии“, он же был знаменитостью Неаполя. Жил во времена императора Фридриха Барбароссы, без малого пять столетий назад, однако по сей день не умер в памяти потомков. Все мы — как говаривал мудрый Бернар из Шартра — карлики, стоящие на плечах гигантов, и если видим дальше и больше, чем видели они, то вовсе не потому, что глаз наш более зорок, но оттого, что глядим на мир с высоты их роста…»
Потомок знаменитого Никколо действительно напоминал карлика. Приземистый, темноглазый, лоснящийся, как если бы жил в краю изобилия — а земля там и в самом деле по пять раз за год урожай дает — он бродил по дому, будто в полусне, переложив всю работу на четырех подмастерьев, и любимой его присказкой было: итальянец родится усталым.
Воды он сторонился, за исключением суббот, когда жена терла ему спину в деревянной бадье посреди пекарни, а жажду предпочитал утолять чаркой «Слез Христовых». Все, что связывало его с морем — это хлеб да сухари, которые он заготавливал для матросов, однако синьор Джузеппе не упускал случая похвалиться своим морским предком, снискавшим славу непревзойденного ныряльщика.
«С малых лет, — рассказывал он нам уже в первый вечер за бутылкой вина, — Никколо больше времени проводил в море, нежели на суше, пока мать однажды не прокляла в сердцах непослушного сына: „Чтоб тебе вовек из воды не вылазить!“ С того дня между пальцами у него выросли перепонки, а легкие сделались такими большими, что он мог набрать в них воздуха на целый день. Рассказывают, будто Никколо доставлял письма, плавая между Калабрией, Сицилией и Липарскими островами, а уж равного ему ныряльщика не было и не будет на свете. Частенько он подбирался к стоящим на рейде судам и расписывал морякам, какие дива повидал в морских глубинах. В конце концов слухи о его необычайных способностях достигли ушей самого императора. Барбаросса повелел доставить к нему ныряльщика, вышел вместе с ним в море и бросил за борт серебряный кубок. Никколо прыгнул и исчез в пучине. Три четверти часа спустя он вынырнул, держа в руке кубок. (Синьор Песка показал нам этот старинный сосуд из почерневшего серебра.) Тяжело переводя дыхание, он рассказал, что сильное течение отнесло императорский кубок к подводным скалам, где из пещер, навстречу смельчаку, протягивали хищные щупальца огромные полипы. Никколо ударил кулаком себя в грудь: „И за половину вашего царства не согласился бы я отправиться туда снова!“ Тогда Барбаросса приказал швырнуть в море целый мешок дукатов. Мой предок польстился на золото, осенил себя крестом и нырнул. Больше его никто не видел, дукаты же по сей день покоятся на дне. А, надо сказать, нам бы они очень пригодились. Временами я сам готов нырнуть за ними в пучину!»
«Жалкий трус! — фыркнула синьора Сибилла Песка, пылкая сицилийка. — Если ты и отважишься куда нырнуть, то лишь в кабачок, где пропадаешь целыми днями. Да на тебя крыса страху нагонит — не то что полип!»