— Вдруг команда ночью вернулась на «Счастливчик»? — высказывал безумное предположение Тренхарн. А мы со старым китобоем не решались ему перечить, настолько он в эти минуты был похож на безумца.
В неверном утреннем мареве заброшенная яхта казалась призрачно-расплывчатым пятном на темном фоне. Мощные гребки весел приблизили нас к «Счастливчику». Тренхарн еще издали прыгнул на штормтрап и с обезьяньей ловкостью вскарабкался по нему на палубу. Мы с Вильямсом догнали его только в салоне.
Он подошел к двери ее каюты и негромко постучал. Не дожидаясь ответа, распахнул дверь и вошел. Через несколько секунд мы услышали стон, и Тренхарн снова появился на пороге с календарем в руке.
— На нем снова сегодняшнее число, — прошептал он. — Вчера было двадцать седьмое, сегодня — двадцать восьмое. Ночью кто-то оторвал листок. Что это значит, Генрих? Не знаю, что и подумать! Почему она прячется от меня?!
— А ты уверен, что не оторвал вчера листок календаря сам?.. Ну, случайно, машинально. Ведь бывает такое.
— Абсолютно уверен — не обрывал. И прекрасно помню, что вчера вечером я оставил календарь на столе, а сегодня он уже висел на своем месте. Это — знак… — руки Тренхарна дрожали.
— Вы считаете, что ваша невеста ночевала в своей каюте? — перебил его Вильямс, дождался кивка Тренхарна и добавил: — Значит, она стала призраком, сударь!
— Придержите язык, Вильямс! — свирепо огрызнулся жених.
Вильямс пожал плечами, повернулся и пошел к двери.
— Куда вы? — бросил я ему в спину.
— На палубу, сэр! Я получаю от вас деньги вовсе не затем, чтобы якшаться с привидениями.
Он захлопнул за собой дверь, и я услышал, как под его тяжестью заскрипели ступени трапа. Я оглянулся на своего друга, а тот, казалось, был всецело поглощен собственными мыслями. Потом Тренхарн поднял на меня полубезумные глаза и сказал почти спокойно:
— Я уверен, что на острове есть какая-нибудь пещера. Там они все и живут. Не знаю почему, но, видимо, у них есть для этого веская причина. А на «Счастливчик» они наведываются по ночам, чтобы держать яхту в порядке. Может быть, они перенесли какую-то серьезную эпидемию и теперь устроили для себя карантин. Карантин кончится, и они перестанут прятаться.
Эти его догадки были более чем сомнительными, но перечить ему я не решался.
Он был задумчив, когда мы вышли на палубу, спустились в шлюпку и отправились к берегу, где матросы уже отыскали место, удобное для высадки. Вскарабкавшись на скалу по узенькой козьей тропинке, мы разделились на группы и разбрелись по острову в поисках убежища, в котором скрывались от нас моряки со «Счастливчика».
Островок был слишком крошечным, чтобы потратить на поиски много времени. Так что уже через час мы собрались у шлюпок. Никто не мог похвастаться успехом.
Я заприметил в полумиле от нас довольно высокую скалу и, решив, что западный ее склон достаточно пологий для того, чтобы можно было вскарабкаться, посчитал нелишним посмотреть на остров с вышины. Вильямс остался у подножия и следил за моим подъемом, задрав голову и жмурясь от бьющего в глаза солнца. Добравшись до половины скалы, я решил, что подъем не такой уж и пологий, как казался со стороны. К тому времени, как дело дошло до вершины, я уже был мокрым, как мышь.
— Что, упарился? — спросил меня Тренхарн. — Думаешь, ты один такой умный?
— Ты здесь? А мы с Вильямсом тебя внизу ждали…
— Думаешь, я способен упустить шанс увидеть все собственными глазами?
Я лег на разогретую солнцем скалу рядом с Тренхарном и, так же как он, высунул голову за край пропасти. Далеко-далеко внизу в лазури бухты стояла покинутая яхта, а еще дальше покачивалось на пологой волне и наше судно. Когда глаза мои привыкли к блеску бликов на воде, я начал довольно прилично видеть поросшее водорослями дно бухты.
— Красиво-то как…
— Не туда смотришь, — хриплым голосом ответил Тренхарн. — Вон там, возле «Счастливчика»!
— Где? — не сразу понял я.
— Вон там, — и он протянул руку.
Я проследил за его пальцем и увидел в воде по правому борту яхты несколько покачивающихся на воде овальных предметов белесого цвета.
— Медузы, — сказал я. — Терпеть их не могу! — Лица.
— Что?..
— Лица. И смотри, шевелятся!
Ей-богу, мой друг сошел с ума. Мне стало страшно за него. А Тренхарн, не обращая на меня внимания, продолжал:
— Они шевелятся, они смотрят на нас… — голос его был ужасно спокоен, даже скучен.
И в этот момент меня пронзила догадка, внезапное озарение.
— Я все понял, дружище! Я догадался, почему экипаж «Счастливчика» не решается жить на борту! Эти предметы… те, что ты называешь «лицами»… Это же концы щупальцев какого-то гигантского морского животного, кракена или осьминога! Эта тварь живет в бухте, плавает под водой возле яхты, и люди, естественно, стараются держаться от нее подальше. Может быть, кого-то из экипажа яхты она и сожрала. Остальные прячутся, лишь время от времени посылая добровольцев на борт за съестными припасами. Ведь в одиночку легче пройти мимо чудовища незамеченным!
К тому времени, как я кончил этот монолог, Тренхарн был уже на ногах, обрел здравый смысл и охотничий азарт.
— Да, это объясняет и феномен календаря! Моряки ведут счет времени.
— А может, это твоя Грета считает дни с тех пор, как вы расстались?
Тренхарн начал быстро спускаться со скалы. Я еле поспевал за ним. Он подгонял:
— Быстрее, Генрих! Сейчас мы с тобой возьмем ружья и мигом вышибем потроха из этой твари. И попросим Вильямса расчехлить гарпунную пушку.
Через час мы были уже на борту «Счастливчика» с полутора десятками матросов, вооруженных пиками, острогами И тяжелыми винчестерами. До вечера мы толпились возле бортов, разглядывая водную гладь бухты в бинокли или просто из-под руки.
С приходом сумерек суеверные моряки возроптали и заявили Вильямсу, что не намерены оставаться на борту этого плавучего склепа на ночь.
— Я же говорил вам, сударь, что моряки — парод суеверный, — проворчал Вильямс. И сам старый китобой не выказал желания остаться с нами.
Если Вильямс не скрывал своих суеверных страхов, то мне, человеку интеллигентному, они были не положены. Однако и ваш покорный слуга не пел от радости, когда Тренхарн предложил мне заночевать на «Счастливчике». Видимо, заметив мои колебания, он предложил провести ночь в его компании настолько насмешливым тоном, что отказаться — значило навек погубить в его глазах свою репутацию.
Мы устроились на ночлег в кают-компании, разложив на длинном столе матросские тюфяки. В салопе по обоюдному молчаливому согласию решили не курить и поэтому дружно выходили через каждые полчаса на палубу подымить сигаретой. И на палубе и внизу, в салоне, мы ни на минуту не забывали о цели нашего дежурства, нервы были напряжены, мы постоянно прислушивались к голосу океана, но ничего, кроме шума прибоя о скалы бухты, до нашего слуха не доносилось. Винчестеры наши были постоянно наготове.
И в бухте и на яхте все было спокойно. Но оба мы невольно вздрогнули, когда Тренхарн, пытаясь закурить, выронил из рук ружье. Стук металла о палубу разбудил в колодце бухты такое эхо, что нам показалось, словно со скал рычит на нас стая диких зверей. Луна ушла за тучи, и над морем стало совсем темно. Сейчас, наверное, над островом вставал туман, затянув горловину бухты. Вскоре на палубе находиться стало бесполезно, и мы спустились вниз.
В эти часы у меня было время, чтобы обдумать ситуацию. Я находился в постоянном ожидании чего-то страшного. Однако этот страх почему-то не имел никакого отношения к осьминогу из бухты. Я боялся чего-то другого, сам не знаю чего.
В таком состоянии не находишь себе места. Лучше всего — попытаться заснуть. Поэтому, когда Тренхарн вызвался дежурить первым, я не стал возражать и полез на стол, где меня ожидал жесткий матросский тюфяк. Тренхарн уселся на тот же стол, у меня в ногах, поставив между колен ствол своего винчестера. Он притушил газовый светильник на стене, и теперь мы дышали удушливым запахом страха в полумраке.