Наконец заключительная часть ашвамедхи особенно показательна. Коня умерщвляли, и тогда рядом с ним ложилась главная жена царя (имевшая титул «махиши», букв, «буйволица»), Жрец набрасывал на них покрывало, а царица произносила: «Что же никто не берет меня? Конь спит». Она раздвигала ноги и изображала соитие с конем. Один из руководивших ритуалом жрецов подавал непристойную реплику, царица отвечала ему тем же. И тогда участвовавшие в церемонии другие царские жены, жрецы, придворные и дочери высшей знати обменивались такими выражениями, что европейские переводчики, как правило, не решаются сохранить эти строки даже в сильно смягченном виде.
Нечто аналогичное происходило и в другом известном ритуале, называемом махаврата (букв., «великий обет»). Он включает в себя множество разнообразных элементов — шумную игру на барабанах, танцы и стрельбу из луков, состязание белого ария и черного шудры, символизировавших день и ночь и т. д. Но центральный эпизод ритуального цикла — соединение мужчин и женщин в специально отведенном помещении и крайне непристойная перебранка между куртизанкой и брахманским учеником, соблюдавшим строгое целомудрие. Весь этот обряд посвящен Праджапати — «Владыке потомства», и, очевидно, является также одним из проявлений культа плодородия.
Давно уже привлек внимание исследователей еще один обрядовый цикл — варунапрагхаса. Во время этого празднества жрец спрашивал царицу о том, какие у нее были возлюбленные, а если она не решалась назвать их, просил ее положить на землю столько пучков травы, сколько знала она мужчин кроме мужа. Обряд также сопровождался множеством эротических загадок и шутливой перебранкой с неприличными намеками. Ритуал происходил в начале сезона дождей, когда иссохшие поля с нетерпением ожидали «оплодотворяющего» дождя. Даже в значительно более позднем тексте, в «Артхашастре» — трактате об искусстве политики, говорилось о том, что актерским труппам в период сезона дождей надлежит ставить забавные фарсы, потешая зрителей непристойностями.
В ведийской литературе довольно часто возникает тема сексуальных запретов. Порой конфликт разрешается их нарушением. в других случаях соблазн отвергается ради торжества установленной богами социальной нормы. Знаменитый гимн «Ригведы» содержит диалог самой первой пары людей, близнецов Ямы и Ями. Ями пытается «вдохновить своего брата на дружбу» и лечь с ним на общее ложе. Яма решительно отказывается. говоря: «Не хочу такой дружбы, при которой родная занимается тем, чем должна заниматься лишь та, что с мужчиною не состоит в родстве». Он не прельщается любовными речами сестры и предлагает ей найти себе другого мужа.
Иной мотив звучит в диалоге мудреца Агастьи с его женой Лопамудрой. Последняя жалуется на одиночество, на то. что ее молодость и красота пройдут, пока муж будет совершать аскетические подвиги, пренебрегая своей супругой. Агастья пытается оправдываться, ссылаясь на принятые им обеты благочестия. но. повинуясь внезапно возникшему желанию, уступает наконец настояниям женщины.
Уже в указанных прежде ведийских ритуалах обыгрывались мотив целомудренного воздержания, приводящего к накоплению сексуальной энергии, а с другой стороны, женской страсти, готовой преодолеть любые преграды. Фигура аскета, испытывающего влечение к обнаженной красавице, характерна для повествований древнеиндийского эпоса. Здесь мы находим, например, образ отшельника, который так долго сидел неподвижно в состоянии медитации, что вокруг него появился даже огромный муравейник, засыпавший его с головой. Из муравейника виднелись лишь глаза аскета, это и позволило ему увидеть проходившую мимо обворожительную девушку, и вспыхнувшее вдруг желание нарушило отрешенность от мира.
Подвижничество некоего Шарадвана внушило опасения самому владыке богов: как бы он не сравнялся с ним могуществом благодаря своим немыслимым подвигам. Но и здесь оказалась кстати милая апсара с несравненным станом, имевшая на себе одну лишь набедренную повязку. Шарадван задрожал от страсти, и хотя удержался от соблазна, но желание было столь сильным, что даже без близости с девушкой оно завершилось появлением на свет пары близнецов.
Мифы, ритуальные формулы и обрядовые действия, о которых мы говорили до сих пор, имеют очень большое значение для понимания роли женщины в древнеиндийской религии. Но было бы крайне наивно простое отождествление ритуального поведения с бытовым. Та сексуальная свобода, которая прослеживается в некоторых ведийских текстах и ритуалах, не может рассматриваться как свидетельство распущенности или эмансипации, а огромная роль женщины в культах плодородия еще не дает оснований для суждений о ее месте в древнеиндийской семье и обществе.
Несколько ближе к реальности стоят описания домашних ритуалов и читаемые во время их совершения тексты. В «Ригведе» это прежде всего знаменитый свадебный гимн, представляющий собой отчасти описание «божественного» брака Сурьи (Ушас). отчасти собрание ритуальных свадебных формул. В этом гимне упоминаются сваты и подружки невесты (прообразы земных непременных участников свадебного торжества). Девушку мужу отдает отец, но при этом отмечается, что она «изъявляет согласие всей душой». Центральный момент обряда — свадебная процессия, когда женщина вместе со своим приданым переезжает в дом мужа и его родни. Разрыв с прежней, родительской семьей и вступление в новую представляет множество опасностей со стороны сверхъестественных сил, и потому все помыслы участников свадебного поезда направлены на то, чтобы избежать дурных предзнаменований. Молодая хозяйка. наконец, восхваляется не только как будущая мать прекрасных сыновей, но и «царица» в доме, от которой зависит благо всех «двуногих и четвероногих» его обитателей.
Свадебные формулы невозможно толковать буквально и оценивать лишь в социальном и бытовом аспектах, в них прежде всего подчеркивается «космический» аспект женщины — жены и матери. Например, во время церемонии «семи шагов», которая являлась главной частью собственно брачного обряда, муж предлагал ей сделать шаг ради «сока», живительных сил растений, ради времен года и т. п. В свадебном гимне «Атхарваведы» также выражалось пожелание, чтобы «от этой матери народились разного рода домашние животные». Женщина, вступающая в брак, являлась воплощением животворных сил всей матери-природы.
В специальных книгах, посвященных домашним обрядам, сохранилась запись древнейших гаданий о судьбе невесты. Девушка должна была выбрать один из комочков земли, взятых с плодородного и с бесплодного поля, с перекрестка, с кладбища и т. д. Если она останавливала свой выбор на земле с плодородного поля, у нее должны были родиться дети, у которых дом будет полной чашей, если с бесплодной земли — дети будут нищими и т. д. С ней магически связана была и сама жизнь супруга. По особым признакам считалось возможным узнать, суждено ли женщине быть вдовой или, как выражались сами индийцы, «мужеубийцей» — жизнь мужа зависела от судьбы жены.
Свадебная обрядность отражала прежде всего стремление разорвать связи женщины с родительским домом и приобщить ее к новой семье и ее духам-покровителям. Этот момент превращения прежде чужого человека в одного из членов семьи грозил множеством опасностей. Для предотвращения их совершались особые обряды — расплетание волос для освобождения от прежних уз, вступание невесты на камень для одоления злых духов и т. д. Новобрачная не полностью принадлежала мужу и в ночь после свадьбы. Около нее находился ее прежний, неземной супруг, дух плодородия гандхарва Вишвавасу, которого символизировала палка. Палку потом торжественно уносили и просили самого гандхарву удалиться, отдав девушку человеку— ее новому мужу. Молодожены первые дни постились с целью достичь магической «чистоты», они носили украшения как амулеты против всякой нечистой силы. С той же целью три первые ночи продолжалось воздержание от брачной связи (порою речь идет и о воздержании в течение двенадцати ночей и даже года). Испачканная кровью рубашка новобрачной казалась особенно опасной, и потому ее передавали жрецу брахману, проводившему очищение и читавшему заклинания.