— Вы будете сегодня у Сусанны Ивановны?
С Сусанной было покончено. Сжала тоска. Он ответил твердо:
— С Сусанной Ивановной я разрываю. Зачем вам эти подробности?
— Когда?
Стоя на коленях, она играла янтарями. Впрочем в ее прищуренных глазах он прочел сочувствие.
— Трудно, конечно, указать срок, — сказал он. — Ее необходимо подготовить.
В широких, кубообразных полосах утреннего солнца кружились вялые пылинки. Должно быть, на улице было уже тепло. Вера Николаевна сузила губы. Ее глаза были без блеска и несколько выпуклы сверху, когда она прикрывала веки. Именно это придавало ей старообразное выражение.
Она сказала тоном нравоучения и поднялась с колен:
— Подобных вещей, мой друг, никогда не следует делать постепенно. Участь женщины, которую покидают обманывая, жалка вдвойне. Вы должны иметь мужество сказать ей прямо. Когда мне говорили прямо, я бывала только благодарна.
Он сделал движение плечами, означавшее, что это его дело. Но она остановила его жестом.
— Мой друг, это для меня не безразлично.
— Почему?
— Потому что для меня не безразлично все, что касается вас.
Кожа на лбу и лице у нее была удивительно тонкой, и сейчас опять налилась обильным румянцем.
— Я бы не перенесла в вас недостатка мужественности. Зрелище мужской слабости не эстетично вообще.
— Вам придется принять меня таким, каков я есть.
В лице ее ничто не изменилось. Она только сказала:
— Мой друг, разумеется, это хорошо, что вы ответили мне так. Но я хотела бы, чтобы вы были решительны в своих словах и поступках не только по отношению ко мне, — гнев сильно портил ее лицо. — Это оскорбительно и мелко, как всякий малодушный торг.
Вдруг она страстным движением протянула к нему руки. Глаза ее умоляли его.
— О, вы должны это сделать сегодня же, для меня. Я вас люблю.
Он тяжело дышал. Проявление ничтожной ревности делало ее некрасивой. Не глядя ей в лицо, он сказал:
— Я не сделаю этого потому, что это убило бы ее.
Вдруг его охватил бесконечный порыв жалости к Сусанночке, и он прибавил тише, точно давая себе клятву:
— Это невозможно.
— Оставьте! К чему эти позы и игра в благородство? Однако вы оставили ее без всякой жалости. Жалость на словах, но не на деле. То, что вы сделали, конечно, жестоко. Жестокость остается жестокостью. Вы будете целовать по-прежнему ее руки и, может быть, даже губы и лгать. Это, по-вашему, не жестоко? И потом вы скажете ей, что целовали ее губы в то время, когда ваша душа и сердце были от нее далеки. Вы думаете, это будет ей приятнее? Я просила бы избавить меня раз и навсегда от подобного милосердия.
Глаза ее следили за каждым изменением в его лице. Он вызывал в ней чувство, близкое к брезгливости.
— Я не понимаю, кому нужна эта ненужная жестокость.
Опустив глаза, она сказала:
— Может быть, это нужно мне.
— Позвольте не поверить.
— В любви нет ничего «ненужного». В любви есть только любовь.
Он старался связать ее внезапную вспышку ревности с ее предыдущим спокойствием. Не она ли только что говорила, что не желает быть ни его содержанкой, ни его женой. Она упрекнула его в позерстве, а сама грубо противоречила себе.
— Да, мне кажется, — сказал он, — что вам эта жестокость тоже не нужна. При ваших взглядах, Сусанна Ивановна занимала в моем сердце то место, которое не хотели бы занимать вы. Ненужным я называю все то, что не затрагивает прямо наших интересов. Например, если я вдруг потребовал от вас, чтобы вы пришли ко мне на свидание… например, скажем, непременно босиком. Или другой какой-нибудь вздор. Это не нужно, потому что нелепо. И обратно: нелепо, потому что никому не нужно. В какой форме я расстанусь с Сусанной Ивановной, это для вас безразлично. Это дело мое. И потому знать об этом для вас «не нужно».
Он говорил, чувствуя, что раздражается, говорит вяло и сумбурно и теряет самообладание. От всего этого отдавало ничтожным, мелким, слишком женским. Она удивленно взглянула на него.
— Почему вы сказали: босиком? О, какая странная идея!
Она удивленно повела плечами и спрятала усмешку в удлиненных ресницах. Губы ее сжались затаенно и сухо.
— Не будем спорить, мой друг.
Она протянула, прощаясь, ему руки.
На крыльце, прищуриваясь от утреннего солнца, стоявшего уже высоко, он ощутил на губах и на платье липкий и блеклый запах амбры. То, что случилось с ним, вдруг представилось в мучительно-грозных очертаниях. Он подумал, содрогаясь и потупив в страхе глаза «Сусанночка!»