– Я звонил! – Иван задохнулся от гнева и несправедливости.
– Какое там. – Начальник махнул рукой. – Мы тебе звонили, ты трубку не брал. Да если б это первый раз было, Андреев! Так ведь не первый. И не второй. Иди. Ступай с богом, а горю твоему мы соболезнуем.
Иван хотел возразить, внутри у него все клокотало от боли и ярости. Но неожиданно он почувствовал, что не может ничего сказать. Да, действительно периодически он не выходил на работу. Срывался на неделю, потом еще несколько дней приходил в себя. Его терпели на фирме, потому что специалистом в своей области он был хорошим. Терпели, терпели, да и надоело. Когда-нибудь всему приходит конец.
– Ладно, – хрипло проговорил Иван и взялся за дверную ручку. – Ладно, вы еще пожалеете. Еще просить будете, чтобы я вернулся. А вот вам! – Он показал начальнику кукиш.
Тот пожал плечами, все так же равнодушно глядя куда-то мимо Ивана. Он вышел в коридор и с силой захлопнул дверь, вкладывая в этот хлопок всю свою злость и боль. Рванул туго затянутый галстук – вот дурак, еще и удавку с утра повязал. Он шел, прихрамывая, по длинному узкому коридору и говорил сам с собой. Нет, не только с собой, еще и с Ниной. «Так-то они со мной, – жалобно шептал Иван, – разве я заслужил? Столько лет верой и правдой! И руки у меня золотые, сам начальник сколько раз говорил!» А голос Нины в его голове отвечал мягко и печально: «Но ты ведь понимаешь, что прав он, твой начальник. Кто будет пьянство терпеть? Никто. Сам виноват».
Так, споря сам с собой, он дождался автобуса, доехал до своей остановки и тут же зашел в «Пятерочку». Татьяна увидела его, нагруженного пакетами с бутылками, и всплеснула руками.
– Ты что это, Ваня! Куда столько водки?
– Так ведь девять дней!
Иван торопливо протиснулся мимо нее в прихожую. Руки его тряслись от нетерпения. Скорей, скорей, чтобы ничего не помнить, чтобы все забыть, и начальника, и зеленую травку, и, главное, это проклятое сияющее солнце…
4
На следующий день Татьяна уехала. Перед тем как отправиться на вокзал, она долго плакала, глядя на бесчувственного угрюмого Ивана. Позвонила Борису.
– Ты ж смотри, отца не бросай. Болен он. И с работы его выгнали. Помогайте ему, навещайте.
Борька промычал что-то невразумительное в ответ. Трубку тут же выхватила Зойка:
– Вон как, он пьет, а мы должны ходить за ним да приглядывать! Еще, может, и содержать его на свои кровные? Вот если б он квартиру на нас отписал, тогда да, конечно. Зачем ему одному целая трешка? Что он в ней делать будет?
Татьяна послушала, плюнула и в сердцах бросила трубку. Окинула последним взглядом Ивана, пробормотала: «Эх, бедолага» – и, подхватив чемодан, уехала.
Вечером Ивану позвонила дочь Маша из Сан-Франциско. Маша была замужем за американцем, звонила редко и никогда не приезжала, объясняя это тем, что билеты дорогие, все они в своем Франциско сильно занятые, да и не принято среди американцев много общаться с родственниками. Вот и на похороны матери Маша тоже не приехала, а Иван ждал ее, надеялся. Думал, внучку привезет, Юльку, ей шесть будет осенью. Они с Ниной только по скайпу ее и видели, а вживую ни разу.
– Привет, пап, – бодро проговорила Маша. – Ну, как ты там?
Он только что принял очередные сто грамм, поэтому в жилах его приятно бурлила кровь, а язык слегка заплетался.
– Доча! Здравствуй, доча! – пропел в телефон Иван. – Я ничего. Держусь. – Он икнул и прикрыл трубку рукой.
– Снова выпил? – укоризненно произнесла Маша. – Даже сейчас не можешь удержаться? В такое-то время.
– Молчи, доча! – Иван погрозил трубке пальцем. – Ты… что ты понимаешь! Сидишь там у себя в Америке, едрить ее… а мамка умерла, нет ее больше. Понимаешь, нет мамочки нашей…
Тут Иван снова заплакал, хлюпая носом и отирая слезы, катящиеся из красных глаз.
– Ты держись, пап. – Голос Маши смягчился. – Не пей. Заботься о здоровье. Я… я, может, приеду скоро к вам. Если получится.
– Приезжай, Марусенька, приезжай! И Юленьку привози! Вы теперь все, что у меня осталось. Борька со своей стервой Зойкой только и ждут, чтобы я вслед за Ниночкой отправился.
– Что ты такое несешь, пап! – Маша едва слышно вздохнула. – Связь дорогая, не могу больше говорить. Давай, не глупи. Целую.
– Целую, доча!
Она выключилась. Иван налил еще рюмку, закусил вчерашней оладушкой, испеченной Татьяной. Сел на диван, уронив руки.
Вот она, жизнь. Никому не нужная, пустая и одинокая жизнь. Детям он без надобности, Нинки нет. Работы нет. Деньги еще пока есть, что-то откладывали они с Ниной, но скоро и они закончатся. И хоть волком вой в четырех стенах – на помощь никто не придет.