— Кранец, служи молебен! — повернувшись, обратился к нему шкипер.
Кот становился на дыбы и протяжно мяукал.
— Кранец, проси подаяния!
Кот, кивая головой, вытягивал вперед передние лапы. Получив кусочек мяса, он с жадностью съедал его и опять продолжал следовать за хозяином.
— Кранец, гоп! — приказывал шкипер.
Огненным шаром отделялся от палубы кот, прыгая на грудь хозяина. Шкипер ласково гладил бархатную спину его, а тот, щурясь от удовольствия, спокойно смотрел на хмелеющий простор моря.
Швабробородый матрос, стоявший у руля, одобрительно отзывался:
— Ну и кот у вас, Федор Павлович! Только что не говорит. А насчет понятия — точно академию кончил.
— Недаром я так берегу его, — ответил шкипер.
Капитанша не слышала ни разговора людей, ни мяуканья кота, но видела все. Восторженно улыбалась, даже помахала на баржу платочком. Потом обратилась к мужу:
— А почему же, Петушок, ты ничего не заведешь у себя на судне? Кота или собаку. В море это так интересно.
Капитану в этот момент хотелось сказать жене, чтобы на ее пустую голову обрушилась брам-стеньга, но вместо этого он виновато улыбнулся.
— Мысль не приходила об этом…
После обеда погода начала портиться, а к вечеру совсем засвежела. Небо стало черным, как аспидная доска. Раздраженно загудел ветер, взрывая поверхность моря.
«Дельфин» начал качаться, обдаваемый брызгами.
Огрызкин нетерпеливо посматривал на барометр: неуклонно падала стрелка, падало и капитанское сердце, наполняясь зловещей тоской.
Хотелось вдребезги разбить этот круглый никелированный прибор.
Елизавета Николаевна, оглядывая запенившееся море, восторгалась:
— Все вокруг в движении, все бурлит. А сколько силы и страсти в буре! Больше всего на свете я люблю все страстное, кипучее.
Взглянув на мужа, рассердилась:
— А ты все кислый ходишь!
Капитан, хватаясь за голову, жаловался:
— Я совсем заболел.
— Почему же аспирину не принял? Какой ты, право, непослушный. Сейчас же иди вниз.
Капитан сбегал в свою каюту, где хватил три рюмки спирту. Пришлось закусить луком, а потом пожевать щепотку сухого чая, чтобы не пахло водкой.
На «Дельфине» зажгли отличительные и топовые огни.
Надвигалась угрюмая ночь. Ветер усиливался. Волны захлестывали через фальшборт, разливались по палубе. Брызги достигали до мостика.
Капитан еще раза два спускался вниз, глотал спирт, теряя захмелевшую голову и нервничая. Ему все время казалось, что пароход сносит от курса влево. Он покрикивал удивленному рулевому:
— Право руля!
И ежился под тяжестью страха.
Жена его перестала восторгаться. Широко открыв глаза, она напряженно всматривалась в воющую тьму.
Кочегарка и машинное отделение, в противоположность большим судам, здесь представляли собою одно помещение. Поэтому машинист Самохин и кочегар Втулкин работали вместе при свете специальных морских ламп. Вступили они на вахту с восьми вечера. Один шуровал в топке, следил за манометром и водомерным стеклом, другой управлял двигателем и смазывал отдельные его части.
В борта били волны. Сверху доносились хрипящие взмывы и вой ветра. «Дельфин», содрогаясь от ударов, пьяно качался, сердито гудел топкой и настойчиво шмыгал поршнями.
— Начинает, брат, поддавать, — повернувшись к машинисту, сказал Втулкин.
Самохин посмотрел на суетливого человека: лицо у него клинообразное, худое, глаза беспокойные, приплюснутый нос робко уткнулся в щетинистые усы.
— Это, по-твоему, поддает?
— А по-твоему? — спросил, в свою очередь, кочегар.
— Мне, сказать правду, смешно даже слушать. Поплавал бы ты по океанам и другим морям. Вот там иногда можно попасть в переделку. И то нипочем было, если судно подходящее и капитан знает дело. А тут что? Не море, а лужа. И разве это пароход? Плавучий клоповник. А капитан ваш что такое? Маринованный лангуст. Тошно глядеть на все…
— А ты, брат, с ядом.
— Лучше быть с ядом, чем с лимонадом, — напиток для матросов никудышный.
Помолчав немного, Самохин заговорил о другом:
— Плавал я когда-то на севере, за Полярным кругом. Правду сказать, пароход у нас был надежный, с сильными машинами. Я тогда служил на нем за матроса. И вот однажды попали мы в ледяной шторм. Ночью было дело, в беспросветную темень. Эх, и закрутило! Казалось, весь свет с ума сошел. А холод какой был? Брызги на лету мерзли, щелкали по судну, как пулями. Того и гляди без глаз останешься. Судно все во льду, нельзя по палубе пройти — скользко. И сам весь в ледяной коре закоченеешь. Сменишься с вахты, а в тебе пудов семь весу. Эх, никогда мне не забыть той ноченьки темной! Продлись такая буря еще немного — не стоять бы мне теперь с тобой на вахте.