— Куда-нибудь причалим на своем дредноуте, — ответил на это другой матрос с баржи, швабробородый Гусаков.
— Скорее всего за границу попадем, — вставил дельфиновец.
Машинист, усмехаясь, добавил:
— Вот будет лафа, у кого деньги есть, — покупай для жен иностранные подарки. И сами гульнем.
Кочегар Втулкин мрачно бросил:
— Как бы в брюхо акулы не попасть.
На него рассердились.
— Зря каркаешь, грач! Не на дереве сидишь.
Васька Бабай, только что развалившийся на нарах, привстал и поглядел на всех.
— Нет, товарищи, наше путешествие окончится как нельзя лучше, — заговорил он, ощерив прокопченные зубы.
К нему повернулись матросы:
— С богом или с дьяволом беседовал?
— Сон видел, когда еще на берегу был.
— Излагай по пунктам, а мы послушаем и свою резолюцию вынесем.
Бабай, придвинувшись к краю нар, шумно высморкался и начал:
— Мы вышли в море в среду, а во вторник вечером я был у приятеля на крестинах. Грузчиком он работает в порту. Самогоном угостил. Сказывал: из каких-то трав настойку сделал. Выпил я стаканчик-другой, и у меня получился в голове такой кавардак, что я не мог бы яичницы от колокольни отличить. Насилу до своей хаты дополз. Лег спать. Вижу сон. Будто я плыву на большом пароходе по Атлантическому океану. Буря поднялась небывалая. Ночь, ничего не видно. Мотало, мотало, и вдруг пароход наш — кувырк вверх килем! Я вылетел за борт, как пушинка. Оглядываюсь в темноте. Вижу — маяк вспыхивает. Я к нему. И руками и ногами работаю что есть моченьки. А волны так и бьют в лицо. Прямо дышать нельзя. Маяк все ближе и ближе. А я совсем ослаб. Вот-вот на дно пойду. Маяк уже рядом. Собрал я последние силы и облапил его. Чувствую — мягкий он и вырывается. Я крепче стискиваю руки. И тут слышу знакомый голос: «Что ты делаешь? Пусти, старый черт!» Очнулся я — неловко стало. Подо мною все мокро. Жена ругается: «Пьянчуга ты этакий! Как тебе не стыдно? Под себя напустил, точно маленький».
Голос Бабая утонул в прорвавшемся хохоте матросов.
Смеялся и шкипер, сдержанно улыбалась капитанша.
Только один Огрызкин равнодушно относился ко всему, занятый своими мрачными думами. Он отказался даже от пищи.
— После этого я так и не мог заснуть, — продолжал Бабай с серьезным видом. — Все слушал проповедь своей старухи. А как говорится — волк собаки не боится, а лая не любит. На рассвете встал и прямо на баржу залился. Вот я теперь и смекаю — пусть хоть какая буря будет, а мы должны остаться живы.
— Да, такой сон должен быть на руку нам, — отозвался один из матросов.
— А ну-ка, Бабай, смени пластинку. Заведи что-нибудь из другой оперы.
Шутили и смеялись долго. В дальнейшем пришлось задуматься над своей судьбой. До вечера не видели ни одного судна, ни одного маяка, ни берега. А между тем ветер, усиливаясь, переходил в шторм. Волны чаще и шумнее захлестывали палубу. Чтобы лучше удержаться на ней, шкипер распорядился протянуть леер от носа до кормы. Качка становилась размашистее. Баржа дергалась, вздрагивала и скрипела.
В кубрике Демьян Сухоруков и кочегар с «Дельфина», Антон Миронов, сражались на картах в дурачки.
— Ходи, Босой Череп, — обращался кочегар к Сухорукову.
— Держи, господин с мыльного завода, — отвечал другой, выбрасывая на стол карты.
Проигравший подставлял нос, а тот, кто выходил победителем, свирепо хлестал по нем картами, отсчитывая вслух удары. Оба были сосредоточенные и серьезные, точно занятые важным делом.
Матрос Бабай, глядя на них, ворчал:
— Вы все карты мои истреплете.
— Если на том свете торгуют картами, мы тебе новую колоду купим, — хмуро отвечал Босой Череп.
— Насчет того света не болтай зря. А карты денег стоят.
— А ты все еще думаешь на берег попасть?
Отвернувшись от Бабая, он бросил на стол козырного валета.
— Крой, господин с мыльного завода.
Заперли вход в кубрик, чтобы не захлестывала вода. В помещении стало еще более душно. Капитанша в последний раз вышла на палубу. Смеркалось. Весь простор был полон гула. Волны вздымались выше бортов, по-кошачьи, круто выгибая пенные хребты. Встрепанными полотнищами, снижаясь и темнея, куда-то мчались тучи. Все вокруг было в напряженном движении. Это наступала вместе с мраком ночи лютая буря, заглядывая в душу косоглазием.
Елизавета Николаевна, густо окрапленная солеными брызгами, вздрогнула и спустилась обратно в кубрик.
В это время Босой Череп хлестал картами по носу своего партнера, считая:
— Двенадцать, тринадцать…
Один борт баржи вдруг взмахнулся вверх.