– Здесь темно, – замечает Джейн.
– Не могли бы вы включить свет? – спрашиваю я. – Мне немного… – Не могу закончить фразу.
– Конечно.
Она дотягивается до выключателя за диваном. Торшер вспыхивает, комната озаряется светом.
Я откидываю голову, рассматриваю покосившийся молдинг на потолке. Вдох, два, три, четыре. Надо подправить. Попрошу Дэвида. Выдох, два, три, четыре.
– Итак, – говорит Джейн, упираясь локтями в колени и пристально разглядывая меня. – Что же случилось?
Я зажмуриваюсь.
– Приступ паники.
– Ах, милая… как вас зовут?
– Анна. Анна Фокс.
– Анна, это просто глупые мальчишки.
– Нет, дело в другом. Я не могу выходить из дому.
Опустив глаза, хватаю стакан с бренди.
– Но вы все же вышли на улицу. Слушайте, вы бы полегче с этим, – добавляет она, глядя, как я опрокидываю стакан.
– Да, не следовало так горячиться. В смысле выходить за дверь.
– Почему же нет? Вы вампир?
Практически да, если судить по моей мертвенно-бледной коже.
– Я страдаю… агорафобией? – говорю я.
Она поджимает губы:
– Это вопрос?
– Нет, просто я не была уверена, что вам известно значение этого слова.
– Конечно известно. Вы не переносите открытых пространств.
Я снова закрываю глаза и киваю.
– Но я думала, агорафобия означает, что вы не можете ходить в походы и все такое прочее.
– Я никуда не могу ходить.
Джейн цокает языком.
– И давно это с вами?
Я допиваю последние капли бренди.
– Десять месяцев.
Она не продолжает эту тему. Я дышу глубоко, потом начинаю кашлять.
– Вам нужен ингалятор или что-нибудь в этом роде?
Я качаю головой:
– От этого будет только хуже. Участится сердцебиение.
Она задумывается.
– А бумажный пакет?
Я ставлю стакан, тянусь за водой.
– Нет. Я имею в виду – иногда помогает, но сейчас не надо. Спасибо, что привели меня в дом. Мне очень неловко.
– О-о, не стоит…
– Да, неудобно, очень. Обещаю, это не войдет у меня в привычку.
Она вновь сжимает губы. Я заметила, что рот у нее очень подвижный. Возможно, курильщица, хотя пахнет от нее маслом ши.
– Значит, такое случалось и раньше? Выходите из дому и…
– Было весной, – скривившись, говорю я. – Курьер оставил на крыльце продукты, и я подумала, что могу просто… забрать их.
– И не смогли.
– Не смогла. К счастью, мимо проходили люди. Они быстро сообразили, что я не сумасшедшая и не бездомная.
Джейн оглядывает комнату.
– Вы определенно не бездомная. Дом у вас… ух какой! – с придыханием произносит она, потом достает из кармана телефон и смотрит на экран. – Мне пора, – поднимаясь, говорит она.
Я пытаюсь встать, но ноги не слушаются.
– Ваш сын очень милый мальчик, – говорю я ей. – Он принес мне вот это. Спасибо, – добавляю я.
Джейн смотрит на свечу, стоящую на столе, дотрагивается до цепочки у себя на шее.
– Он хороший мальчик. И всегда был хорошим.
– К тому же очень симпатичный.
– И всегда был симпатичным!
Она поддевает ногтем медальон, он со щелчком открывается, и Джейн наклоняется ко мне. Медальон раскачивается. Понимаю, Джейн хочет, чтобы я взяла его. В этом есть что-то странно интимное – склонившаяся надо мной незнакомка, мои пальцы на ее цепочке. Или, может быть, я просто отвыкла от контакта с людьми.
Внутри медальона крошечная глянцевая фотография маленького мальчика лет четырех – пышные рыжеватые волосы, редкие зубы. На одной брови шрам. Без сомнения, это Итан.
– Сколько ему здесь?
– Пять. Но кажется, что ему меньше, не находите?
– Я бы дала ему четыре.
– Точно.
– Когда он успел так вырасти? – спрашиваю я, разжимая пальцы.
Джейн осторожно закрывает медальон.
– Как-то между делом! – Она смеется. Потом резко говорит: – Ничего, если я уйду? У вас не начнется гипервентиляция?
– Нет.
– Хотите еще бренди? – спрашивает Джейн, наклоняясь к кофейному столику, и я замечаю на нем фотоальбом, который она, вероятно, принесла с собой.
Она засовывает его под мышку и указывает на пустой стакан.
– Продержусь на воде, – вру я.
– Ладно. – Джейн умолкает, глядя в окно, и повторяет: – Ладно… Сейчас по тротуару прошел очень красивый мужчина. – Она смотрит на меня. – Это ваш муж?
– О, нет. Это Дэвид. Мой съемщик. Живет внизу.
– Он ваш съемщик? – вскрикивает Джейн. – Вот мне бы такого!
В этот вечер в дверь больше ни разу не звонили. Может быть, ряженых отпугнули темные окна. Или засохший на них желток.
Я рано ложусь в постель.
Где-то в середине курса обучения в магистратуре мне повстречался семилетний мальчик с так называемым синдромом Котара, психологическим состоянием, когда человек считает себя мертвым. Расстройство редкое, тем более у детей. Рекомендуемое лечение состоит в назначении антипсихотических средств, а в тяжелых случаях – электрошока. Но мне удалось беседами вывести его из этого состояния. То был мой первый большой успех, привлекший ко мне внимание Уэсли.