После долгой возни и мычанья солдаты вытолкнули Хильду из-за перегородки. Пальто ее было туго подпоясано; лицо и шея багровые. Толстые коричневые чулки спущены до лодыжек, ноги синие. Вид у нее был виноватый.
Когда Хильда робко вернулась на свое место, женщины сгрудились еще теснее, подальше от нее, и еще крепче обмотали ноги юбками. Хильда сидела, уставившись в пол, словно это она совершила нечто ужасное. Женщины украдкой переглядывались. Кто будет следующей? Никто не произнес ни слова.
И тут Хильда заплакала. Она качалась вперед и назад, в ее всхлипываниях была вся боль мира, она раскачивалась снова и снова, еще и еще, это отчаяние без слов было неизбывным. Женщины окаменели. Солдаты, приставленные нас охранять, словно бы ничего не замечали. Никто ничего не делал. Плач не прекращался. Он не прекратится никогда. Нам придется слушать его вечно.
Неожиданно поднялась бабушка. С вызовом посмотрела в сторону наших тюремщиков-солдат, словно приказав им не становиться на ее пути, по грязному захламленному полу направилась к Хильде. Казалась, она идет неестественно медленно, все смотрели, не схватят ли ее солдаты. Когда она подошла к Хильде, немка отшатнулась.
Бабушка села рядом с Хильдой, взяла руки женщины в свои и принялась их нежно поглаживать, потом помассировала плечи и шею. Когда Хильда, наконец, расслабилась, бабушка обняла ее. Она прижала Хильду к себе, словно та была маленьким ребенком, так же нежно бабушка обращалась со мной и с сестрой. Хильда еще некоторое время всхлипывала, потом постепенно успокоилась. Солдаты у стены наблюдали за нами. Астрида, стоявшая рядом, дрожала, я внимательно следила за каждым движением солдат.
В конце концов всех женщин, у кого не было детей, по очереди затащили за перегородку. Женщины плакали, умоляли, просили, молили Бога. Притворялись, что в положении, что их тошнит, утверждали, что больны, изображали сумасшедших, цеплялись за косяки, бросались на колени, звали своих матерей, снова обращались к Богу. Ничто не помогало. Мычанье, смех, глухие удары, крики боли и снова мычанье не прекращались.
Одну женщину солдаты повалили на пол прямо перед перегородкой и сорвали с нее одежду. Один из них упал на нее, сопел, подвывал. Мама хотела уберечь меня от этой картины, но было уже поздно, я мгновенно все поняла — и мольбу женщин, и мычанье и завыванье солдат, и то, как можно убить женщину зонтиком. Ужас, который охватил всех находившихся здесь женщин и девушек, стал моим.
Солдаты весь день шныряли вокруг, угрожали, ворошили штыками наши вывалянные в грязи пожитки, искали драгоценности, ничего не найдя, срывали зло, распарывая матрасы и стулья. Они толкали каждую и били каждую, кто оказывался у них на пути. Как только появлялись новые солдаты, мы переставали дышать. Изнасилуют ли они девушек? Перейдя все границы, станут насиловать женщин с детьми? Сколько раз изнасилуют одну и ту же женщину? Пока солдаты не трогали старых женщин и девочек, но сколько это будет продолжаться? Они изнасилуют мою маму? Сестру? Меня?
Я старалась сдерживать слезы, сидеть неподвижно, скрыть дрожь, чтобы они меня не заметили.
Воспользовавшись тем, что некоторые солдаты находились за перегородкой, а другие вышли из погреба, тетя Гермина решила, что Астриде грозит опасность и со мной, и с сестрой, как бы мы ни притворялись ее дочками. Я дольше двух секунд высидеть на коленях у Астриды была не в силах, начинала тянуться к матери, а Беата старалась держаться и с Астридой, и с мамой. Будь солдаты повнимательней, они без труда догадались бы, кто на самом деле наша мать.
Тетя Гермина и мама приподняли один из соломенных матрасов, и Астрида легла на цементный пол. Сверху на нее положили матрас, на него подушки и пальто. Мы наполовину сидели, наполовину лежали на матрасе. Мы чувствовали, как Астрида беспомощно ворочается под нами, и чуть не каждую минуту старались сменить позу, чтобы не давить на нее своим весом. Однажды, когда два солдата смотрели прямо на нас, Астрида вдруг сильно зашевелилась. Тетя Гермина и мама, обе одновременно, стали зевать и потягиваться. Солдаты, заподозрив неладное, долго смотрели на нас, а потом вернулись за перегородку, где от боли стонала какая-то женщина.
Все это время Хильда с тупым выражением лица сидела рядом с бабушкой. И тут она заговорила.
— Я покончу с собой, я покончу с собой, — повторяла она одно и то же.