В кинотеатре я выбираю место в центре, сзади еще несколько рядов. У меня за спиной никого нет, а если кто-то и сядет со мной рядом и начнет приставать, как делают это старые мужчины на улице Огайо, я быстро переберусь на другую сторону. Кинотеатр полупустой, вечером в рабочие дни это обычная картина. Чуть впереди сидят немолодые муж с женой. Мне, конечно, хотелось бы сидеть поблизости, чтобы быть под их защитой, но разве им понравится, если я сяду рядом, когда столько пустых мест. Прежде чем открывается занавес, входит еще несколько зрителей, большинство мужчины, большинство поодиночке. Я запомнила, кто куда сел, чтобы можно было перебраться, если вдруг понадобится. Нет и молодых мужчин по двое или в компании, которые могли бы встать на пути, как возле кинотеатра на улице Огайо молодые солдаты из Форта Беджамина Харрисона.
Мици Гейнор на экране танцует, красный атлас развевается, жемчуг блестит. Ноги в чулках-паутинках грациозно взлетают, она обмахивается страусовым пером. Ее боготворят двое — кого из них она предпочтет?
Моего плеча касаются теплые пальцы и не исчезают. Я чувствую влажное дыхание на затылке, пальцы касаются моей руки. Не спуская глаз с экрана, я перебираюсь на несколько рядов вперед, ближе к женатой паре. Я сразу же понимаю, как настойчиво человек преследует меня — он садится сзади.
Я сижу и думаю об одном — как бы он до меня не дотронулся, но он дотрагивается. Его рука скользит через мое плечо к груди. Я встаю и снова пересаживаюсь. Я вижу висящую белую плоть на темном фоне его брюк. Я ощущаю его запах, мои шея и плечи чутко реагируют на каждое его движение, я знаю, что он собирается делать, прежде чем это происходит.
Я пересаживаюсь еще дважды, но он меня преследует. Во тьме кинозала он кажется мне великаном, опасным, настойчивым, обуреваемым вожделением. Он вправе вести себя так: я не должна быть здесь одна. В отчаянии я пересаживаюсь на тот ряд, где сидит женатая пара, но почти сразу же его дыхание впивается в мой затылок. Он кладет руку на мое плечо. Она бледная и узловатая; кончики пальцев слегка отогнуты вверх. От отвращения меня начинает тошнить, но глаз от экрана я не отрываю, в испуге жду, что предпримет он дальше.
Я чувствую, как он напрягся, готов напасть, но что-то ему помешало. У меня за спиной какая-то суматоха, кто-то велит ему выйти, начинается потасовка, и вот его уже нет. Я не оборачиваюсь, а то он еще подумает, что я приглашаю его вернуться. Я пытаюсь сосредоточиться на платье Мици Гейнор, оно похоже на корсет, который миссис Чигане привезла из Латвии, только у нее он черный и носит она его под платьем, а здесь он вышит ярко-красными блестками и надет так, что виден и мужчинам, и женщинам.
Но я уже не в силах следить за происходящим на экране, фильм кажется фальшивым и назойливым. Мне даже все равно, счастливым будет конец или нет, я жалею, что не пошла в «Esquire». Конечно, Мици Гейнор и другие красивые девушки, героини фильма, вызывающе хороши на экране, но во тьме кинотеатра их никто не преследовал, никто им не угрожал по дороге домой, никто не прятался под лестницей, чтобы напасть, никто не волочил их по цементному полу. Мне захотелось, чтобы этих милых девушек вытащили из машины на какой-нибудь пустынной улице Индианаполиса и затолкали бы в погреб в Лобетале. Я хотела увидеть фильм, рассказывающий правду.
Внезапно кто-то касается моего плеча, я в страхе съеживаюсь. Мужчина в форме. Я так испугана, что не сразу понимаю, что это не военный, а полицейский. Он стоит в проходе и зовет меня. Я, конечно, виновата во всем, в чем он обвинит меня, я не должна была приходить сюда одна. Меня обязательно арестуют и посадят в тюрьму. Я краснею, сердце колотится, я сдерживаю слезы, но чувствую, как по ногам текут теплые ручейки. Мне становится совсем стыдно.
Полицейский снова кивает. Моча жжет ноги, рубашка прилипла. На мне широкая, колоколом, ситцевая юбка, первая, которую я сама сшила на уроках труда. На крапчатом фоне желтые и коричневые листья. Нечего и надеяться, что полицейские в тюрьме не заметят пятен на юбке. Лицо и шея кирпично-красные. Я дрожу, продвигаясь вслед за полицейским к выходу. Мужчины в последних рядах смотрят на нас.