— Джо вне себя, — шепчет она, — грозится разбудить маму и наконец поговорить.
— О чем?
— Ну, поговорить, сказать, что думает, сказать, что ты выходишь за него замуж, еще что-то. По-моему, он чем-то взбудоражен. Я убедила его ничего не предпринимать, пока он не поговорит с тобой.
Джо уже одет, ходит по комнате из угла в угол, стряхивает пепел рядом с переполненной пепельницей.
— Придется мне с ней поговорить, — начинает он, как только я вхожу. — Что она, черт побери, о себе вообразила, кто она такая? Если думает, что меня можно запугать, то скоро перестанет так думать.
— Тише, Джо. Она устала. Она вчера очень поздно пришла с работы.
— Мне что за дело! Я сам скажу ей о нас, если ты этого не делаешь. Пусть не изображает тут заморскую мадам!
— О чем ты говоришь? Вы ведь даже не знакомы.
— Не знакомы? Нет уж, спасибо, я вовсе не собираюсь с ней знакомиться, чертова перечница она, а не человек. Я поставлю ее на место.
Но обойти меня Джо не пытается.
— Слушай, пиво у вас есть? — спрашивает он.
— Пиво? Нет.
— Иисус Мария, пива нет? Нет индейки в День благодарения, нет пива. Из-за этой твари я стану пьяницей.
— Пожалуйста, Джо, не называй маму так. Скажи, что случилось.
— Ну, ладно, — вздыхает он. — Это таки был номер. Она сбрендила, если хочешь знать. Я в чужие дела не вмешиваюсь, сплю себе, и вдруг что-то шуршит. Я сел, посидел, ну и дела, думаю, чертовщина какая-то! Было, черт побери, четыре часа утра. Я видел часы, луна светила. Она стоит как призрак, как фурия, в общем что-то в этом роде. В длинной белой рубашке, волосы распущены, сбрендила, не иначе. Стоит у дверей, вот как ты сейчас, и смотрит на меня.
— Ты уверен? А тебе не приснилось?
— Уверен? Римский папа, что, тоже, по-твоему, не католик? Еще как уверен.
— И она с тобой говорила? Что она сказала?
«Привет, — это я говорю, — рад познакомиться». Руку протягиваю, сама вежливость. А она молчит. Она и не шевельнулась, стояла и таращилась на меня.
— Она обязательно бы…
— Что, снова ее защищаешь? Ну, это твоя проблема. Дай досказать. В общем, она знай себе смотрит. «Привет, — опять говорю я, вежливо так. — Вы, наверное, такая-то и такая», а она только усмехается. «Рад с вами познакомиться», — повторяю. Собрался встать, а как тут встанешь, если одежда на стуле. Святая Мария, Иисус и Иаков, умеет она людей унижать, она точно знала, что на мне нет ни ниточки. Стерва.
— Джо.
— Ну, а кто? Отвернулась бы ради приличия, так нет. Стоит, а я, дьявольщина, сижу с голой задницей, об этом она очень даже хорошо знала. И так продолжалось чуть не час.
— Она вообще ничего не сказала?
— Сказала, уже под конец. Простояла там вечность и один день, подошла ближе, наклонилась, она и не думала соблюдать приличия. Я-то предполагал, что она знает, как себя вести, да куда там. Я-то думал, она хоть извинится.
— Что она сказала?
— Она сказала: «Убирайся! Я этого не допущу, тебе моя дочь не достанется!» Вот так. И повторила еще раз, словно я в первый раз не услышал. «Убирайся! Тебе моя дочь не достанется, я этого не допущу, она моя дочь!» И с такой злобой на меня смотрит. Такого удара мне еще никто и никогда не наносил.
— Джо, прости… — я краснею, мне стыдно за маму, но во мне шевельнулось еще какое-то чувство, похожее на ликование, только слишком глубоко, чтобы Джо мог его заметить, слишком глубоко, чтобы я сама себе в нем призналась. Мама не хочет отдавать меня Джо. Может быть, мама меня все-таки любит. Мама меня спасет, убережет от Джо, и мне не придется его огорчать.
— Ну, я ей покажу, — говорит Джо, но остается сидеть. — Или я ухожу. Я не могу здесь оставаться и делать вид, что ничего не произошло. После того, как меня здесь облили дерьмом.
— Да, будет действительно лучше, если ты уйдешь.
— А чего еще ждать от стада инородцев? — Джо хохочет, а я ему подхихикиваю. — Так я пошел собирать вещички.
С облегчением я бросаюсь ему помогать. Подаю ковбойские сапоги и принимаюсь складывать измятые простыни.
— Взорвать надо эту развалюху. Где твое пальто?
— Но…
— Послушай, когда ты наконец повзрослеешь, ну, точно капризная девчонка. Ты никогда не попадала в настоящий переплет, вот в чем твоя проблема. Если бы тебе пришлось в таком дерьме оказаться, ты бы хоть что-то соображала. Нельзя все иметь. Или я, или она.
— Но куда я пойду, я даже не одета.
— Ну так шевели задом, иди одевайся. Я должен выпить.
— Нет.
— Я всю жизнь ждать тебя не собираюсь. Или ты пойдешь за мужчиной, который тебя любит, или оставайся здесь, с этой стервой. Не воображай, что кто-нибудь смирится с этим дерьмом. У меня хватает женщин, которые ради меня готовы хоть левую грудь отрезать, не то что ты.