Она роняет покупки, сумка падает на пол, раздается звон стекла. И она начинает кричать. Долгий, резкий, полный боли крик, кажется, ему не будет конца. Я слышу его и сейчас.
— Святая дева Мария, мать… — начинает Джо.
Мама размахивается тяжелой черной сумкой и метит ему прямо в глаза. Она бьет прицельно и точно, у сумки металлические углы, но Джо реагирует мгновенно. Он закрывается рукой и отпрыгивает, сильный удар достается его локтю.
— Матерь Божья! — повторяет Джо, в голосе злость, но и страх.
Мама вскрикивает еще раз и бросается на него. Ее лицо искажено злостью, она хватает Джо за руку, она готова дать ему зуботычину, вырвать кусок мяса вместе с толстой тканью брюк.
Но ее оттаскивают. Папа и бабушка, услышав крики, вбегают в гостиную и окружают маму. Она несколько секунд молча сопротивляется, потом затихает. Краткое мгновение высшего триумфа, которое я испытала в тот момент, когда мама напала на Джо, странного и почти неосознанного, тоже утихает. Я вижу мамино поражение, и свое тоже.
— Отпустите меня, — голос у нее мертвый, но непререкаемый, и ее слушаются.
Прижав к себе руку, Джо отступает, потирая ушибленный локоть.
— Пресвятая дева Мария, — повторяет он снова. Ему тоже не мешает взять себя в руки. Он приставляет руку ко рту и поворачивается ко мне:
— Сумасшедшая иностранка, сука, — произносит он, словно могу понять его только я. — Идиотка, чуть мне руку не сломала.
Он делает угрожающих полшага в ее сторону.
Мне стыдно, неловко за мамину несдержанность, за вспышку гнева, но чувство вины мое все растет. Я не шевельнулась, не вступилась за нее, как в Лобетальском погребе, где мамин гнев обрушился на русского солдата, который отнял у старой женщины зубные протезы. Тогда она защитила незнакомую женщину, сейчас ее попытка спасти меня закончилась поражением. Я не допускаю возможности, что гнев ее был вызван любовью.
— Агата, как ты могла нанести мне такой страшный удар? — спрашивает она по-латышски. Она не дает мне ни малейшей возможности проявить преданность ей.
Я не ищу оправдания. Я не спускаю глаз с узора маминого поношенного полотняного платья. Пурпурно-красные ирисы на плечах и груди выгорели, приобрели серый оттенок, но все такие же сочные и яркие в складках юбки. Я изучаю цветы, стараюсь их запомнить. Чувствую, как Джо за моей спиной идет в сторону двери.
Она делает глубокий вдох и выпрямляется, возвышаясь над матерью и мужем, которые держат ее за руки.
— Он ни на что не годен, — говорит мама о Джо. — Он не настоящий американец. Это самое худшее, что может предложить Америка. Злой, хитрый, грубый. И не умен, с тобой и сравнивать нечего. Ты из хорошей семьи. Он никогда не поймет нашу историю. Он слишком ограниченный, чтобы оценить тебя, — губы ее, когда она бросает взгляд на Джо, презрительно кривятся, потом она снова обращается ко мне.
— Ты с ним не будешь счастлива.
— Я знаю.
— А какая у тебя была свадьба? Какая свадьба у тебя могла быть?! — на ее лице мелькнула разочарованно-нежная улыбка. — Я помогла бы тебе умыться, одеться, я бы сшила тебе белое платье, шелковое или льняное. Я купила бы тебе новую рубашку, атласную, с кружевами или вышитую розами. Сестра и бабушка, и я, мы все были бы вместе.
Голос ее прерывается. Мои глаза наполняются слезами. Что бы ни произошло, думаю я, я не должна, ни за что не должна плакать. Иначе нам обеим будет еще тяжелее.
— Какая свадьба у тебя была? — переспрашивает она.
Я не отвечаю. Мы с Джо встретились в холле моего общежития за полчаса до назначенного часа. На мне было выходное черное шерстяное платье, которое натирало мне ключицы, юбка такая узкая, что я еле-еле шла. Пришлось уцепиться за руку Джо.
— У меня для тебя сюрприз, — сказал Джо. Он подвел меня к «кадиллаку», взятому напрокат специально по этому случаю, ему это казалось важным, открыл дверцу:
— Ну, разве не романтично, а? Будет что детям рассказать.
— Я бы постаралась, чтобы день этот был красивым, даже если б ты и выходила замуж за него, — произносит мама, — по крайней мере, остались бы воспоминания. Мы все были бы вместе.
Она внимательно смотрит на меня:
— Кто был с тобой?
Я мотаю головой. Я хочу сказать: «Никого», но это не совсем правда. Джо позвонил своему старому другу по армии. Он и его жена приехали из Форт-Уэйна и пришли в здание суда за пару минут до церемонии, которая длилась сорок пять минут. Я видела их впервые и не знала, о чем с ними разговаривать в гостинице «Van Orman», где Джо для всех посетителей бара выставил угощение. Ко мне подходили, поздравляли, жали руку, один или двое незнакомцев поцеловали меня в щеку.