— Рожер спит! — заявила она Дюрану. — Но я беспокоюсь. Он начинает вспоминать. А это смущает меня и я иногда не знаю, что отвечать ему. Сегодня он признался, что любил меня. Я чуть-чуть не изменила себе.
— Боже избави вас от этого! — воскликнул Дюран. — Вы должны оставаться для него доктором Самом. Любовь убьет его. Нужно развлекать его. Гуляйте с ним, возите его в оперу.
Сама молчала.
— Мужайтесь, дитя! — прибавил Дюран. — Ваша нежность непобедима. Рожер будет тем, кем был прежде!
— Что значит, что я королева, если я не могу доказать вам своей благодарности! — воскликнула Сама.
— Я старый эгоист, действую для себя и не желаю благодарности.
— Боги накажут вас, если вы говорите неправду.
— Я ведь сам люблю Рожера.
— О, я знаю это.
— И сам заинтересован в его излечении.
Дюран удалился.
Доктор Сам тихо вернулся в комнату больного.
Рожер все еще спал.
VI
ЧТО ГОВОРИЛОСЬ В КЛУБЕ «СПАРЖИ»
Клуб «Спаржи» был центром, куда собирались представители древнейших фамилий. Самые кровные, самые верные, самые непримиримые!
Эти потомки крестоносцев избрали себе величественный и укромный приют.
Внизу лестницы неподвижно стоял швейцар в зеленой ливрее, почтительно отворявший дверь каждой вошедшей знаменитости.
В передней, лакеи в серых ливреях и шелковых чулках, напудренные и почтительные, молчаливо снимали верхнее платье с приходящих.
Голубой салон предназначался для тех, которые читали французские и иностранные газеты. В белом, желтом и зеленом салонах играли в карты.
Разговоры же шли повсюду.
Но курить не позволялось нигде.
Вечер проходил в сожалениях о том, что прошло, в осуждении существующего и в опасении за будущее.
Все дулись на правительство.
Высшим бонтоном в клубе «Спаржи» считалось называть Луи Филиппа не иначе, как герцогом Орлеанским.
Здесь обсуждали, смеясь, самые важные вопросы и толковали шутя о самых пустячных вещах.
Вечером 7-го января достопамятного 1842 года, несколько зрелых джентльменов вели вокруг стола веселый разговор.
Обсуждался восточный вопрос.
Одни, запоздавшие подражатели маркиза Биевра, приятно осмеивали положение египетского паши, положение, которое они находили затруднительным.
Другие осыпали кисло-сладкими похвалами лорда Пальмерстона.
Недалеко от них, четыре старичка меланхолически переговаривались, играя партию в вист.
— Мы идем к погибели, — вздыхал граф Лорн.
— К катастрофе! — подхватил барон Лонгефаж.
— К пропасти! — подтвердил герцог Миревиль.
— К окончательному уничтожению! — простонал маркиз Марель.
— Я давно уже предчувствовал это! — бормотал герцог. — Мы совершенно забыли про этикет.
— Да позвольте! В 1813 году, бедный Бреван представлялся Madame. Уходя, он сделал два поклона вместо трех. Это признак!
— Признак серьезный, — заметил барон, — так как Бреван был настоящий дворянин.
— Я, — заметил маркиз Марель, — начал отчаиваться во Франции с той минуты, когда увидел, что принц Вадон оставил кружевные манжеты и явился ко двору в перчатках. Разве это возможно?
— Дело в том, — вмешался граф Лорн, — что перчатки приличны на охоте, во время прогулки, на лошади. Но в салоне они неприменимы, даже белые — непозволительны!
— Еще немножко, — заметил барон Лонгефаж, — и невозможно будет отличить дворянина от мясника.
— Кстати! — воскликнул граф Миревиль. — Я получил сегодня сведения о последнем бале в Тюльери от своего камердинера.
— К чему вы позволяете вашей прислуге якшаться с лакеями замка?
— Ни-ни, успокойтесь! Говоря «камердинер», я не совсем точен. Негодяй оставил меня в 1830 году, изрядно обокрав меня. Он сделался портным, капитаном национальной гвардии, черт знает чем: одним словом, теперь герцог Орлеанский приглашает его на свои вечера.
Раздались разом три восклицания:
— Какой скандал!
— Какие нравы!
— Бедная Франция!
— И что рассказывает про бал ваш бывший камердинер? — спросил граф Лорн.
— Он находит общество крайне смешанным. Он возмущен этим и не хочет более посещать его. Негодяй служил шесть лет у меня, у него есть вкус.
У камина тихо разговаривала группа молодых людей.
— Голубчик, — говорил один из них, — уверяю вас, что у нее черные глаза.
— Однако, она блондинка.
— Да, блондинка с черными глазами.