Они вошли к Дюрану — которого звали патроном — и сделали доклад, из которого следовало:
Что княгиня каждый день уезжает из дома в 2 часа и возвращается в четыре.
Что в особняк является много молодых людей, но их не принимают.
Что княгиня выезжает также вечером, всегда в карете и с горничной.
Что в особняке ночует не вся прислуга.
Что швейцар, кучер и лакей не похожи на французов, но, должно быть, хитрый народ.
На следующий день улица Марбеф не оглашалась уже криками Паради.
Но на другой день, в то самое время, когда карета княгини исчезла вдали, у подъезда особняка позвонил безукоризненно одетый жокей.
В руках у него было письмо.
Он отказался передать его швейцару и так же настойчиво не пожелал передать его лакею.
Он получил приказание передать его лично самой княгине. Ответ требовался наивозможно скорый.
К несчастью, княгини не было дома.
Прислуга была в затруднении; жокей изъявил готовность подождать и был введен в прихожую, после чего все разошлись по своим местам.
Особняк имел странный вид. Все было роскошно, слишком даже роскошно.
Очутившись один, жокей собрался осмотреть на цыпочках все комнаты.
Перед ним находились три двери. Одна вела на двор. Другие две — во внутренние покои.
Жокей — или, иначе, Дезире Шапуль — заметил пуговку в стене прихожей и нажал ее.
Стена поддалась.
То была также дверь, ведшая на темную лестницу.
Шапуль угадал, что лестница ведет в винный погреб и, вернувшись, вошел в дверь налево.
Он очутился в великолепном салоне, обтянутом шелковой, затканной золотом материей.
Вдоль стен салона тянулся широкий диван.
На полу лежали шкуры черного медведя.
В нише стояла золотая статуэтка, которую Шапуль нашел отвратительной.
То было изображение Дурги.
Богиня имела ожерелье из членов человеческого тела и держала в руках саблю и человеческую голову.
Лицо ее выражало животное зверство.
Из салона узкий коридор вел в уборную.
Дезире Шапуль нашел, что тут «хорошо пахнет».
Он был поражен изобилием и роскошью находившихся здесь предметов.
Он взял со стола шар из горного хрусталя, предназначенный для охлаждения рук, но шар выскользнул у него и с громом покатился по полу.
Тотчас же в доме поднялась суета.
Повсюду раздался шум отворявшихся и затворявшихся дверей.
Шапуль хотел бежать.
Но было уже поздно.
Прибежали черные слуги и окружили его.
Один из них выхватил из-за пояса кинжал и хотел было поразить бедного Шапуля.
Последний понял, что настала его последняя минута, и решился умереть храбрецом.
Он изо всех сил ударил слугу ногой в живот.
Этот удар, конечно, делал его смерть еще несомненнее, но, но крайней мере, удалил минуту ее наступления.
Но в это время появилась компаньонка княгини.
Алина, как мы уже говорили, была молода и недурна собой, но выражение лица ее имело в себе нечто зловещее.
Увидя ее, Шапуль припомнил ее черты. Он видел уже ее однажды на скамье подсудимых, во время разбирательства знаменитого процесса.
Появление ее не сулило Шапулю ничего хорошего.
— Что тут такое? — произнесла она повелительным тоном. — Не нужно крови. Она оставляет пятна. Ты, — прибавила она, обратившись к груму, — принес письмо барыне. Подавай его сюда.
Шапуль робко протянул ей письмо.
Алина взяла его, распечатала и развернула бумагу.
К несчастью, лист был совершенно чист.
— О! о! — пробормотала Алина, — твои дела начинают портиться. Упрячьте-ка этого негодяя в погреб, а когда барыня вернется, мы рассудим.
Шапуль был моментально повален на землю и связан по рукам и ногам.
Его взяли на руки и отнесли в погреб.
Перед ним растворилась тяжелая дубовая дверь.
Он был положен на землю, и дверь снова затворилась.
Шапуль недолюбливал опасные положения. Но, очутившись в нем, он хладнокровно покорился своей участи и сохранил даже некоторую дозу веселости.
Лежа на земле и не имея возможности сделать хоть малейшее движение, он стал серьезно обдумывать способ спасения.
Но его было довольно трудно найти.
Княгиня уехала в два часа. Он явился десять минут спустя после ее отъезда. В разговорах и прочем прошло не менее двадцати минут. Борьба длилась не более пятнадцати.
Значит, теперь должно быть без четверти три часа.
Княгиня возвращалась обыкновенно в четыре. Ему, значит, оставалось ждать немногим более часа.