Котенок вскарабкался на кровать и уцепил Бориса за ногу мелкими коготками. Нет, это не сон. Котенок настоящий — от коготков стало щекотно.
Звякнула посуда. Сквозь занавеску Добров угадал силуэт женщины. Она поставила на стол глубокую миску, просеяла над ней муку. Налила что-то в муку и начала все неторопливо перемешивать.
Котенок спрыгнул с кровати и поковылял к женщине. Потерся о ее ногу и стал играть с помпоном тапочки.
Движения женщины были неспешны, плавны. Доброе лежал и смотрел, боясь голосом или шорохом спугнуть картинку, которая привнесла в его состояние давно забытое, казалось — навсегда, чувство. Это неспешное домашнее спокойствие, исходящее от движений женщины, почему-то трогало его до слез, грело, как тепло русской печки. Он был такой слабый, беспомощный. Слеза катилась из глаза и попадала в ухо. У него не было сил вытереть щеку. Доброе плакал отчего-то и понимал, что — живой.
Котенок вернулся из кухни переваливаясь. Его живот раздулся, от этого котенок стал еще более неуклюжим. Он примерился взглядом, уцепился за покрывало кровати и вскарабкался по нему. Бесцеремонно прошелся по руке Бориса, уселся под мышкой и стал смотреть на незнакомца, сонно сощурив глаза.
— Наелся? — понимающе улыбнулся Добров.
Его, вероятно, услышали в кухне. Там что-то вопросительно звякнуло и затихло. Мягкие шаги устремились к занавеске. Ткань колыхнулась, и он увидел лицо. Мягкую улыбку, которая очень украшала хозяйку. Убери улыбку — и лицо, наверное, станет совсем обыкновенным. Каштановые волосы, собранные в хвостик, немного усталые глаза. По ним, по глазам, Добров определил возраст — около сорока.
— Проснулись? — негромко спросила женщина и, наклонив голову, внимательно всмотрелась в лицо Доброва.
— Кто вы? — вопросом ответил он.
— Полина. — И она, вытерев полотенцем, протянула ему руку. Не успел он сообразить, как-то отреагировать, она мягко прикоснулась к его ладони, пожала пальцы. — Напугали вы нас. Наверное, понервничали?
Добров согласился глазами — моргну;..
— Теперь уже все позади. Вам надо отдохнуть. Все будет хорошо, Борис Сергеевич.
Видимо, вопрос возник в глазах у Доброва, поскольку она сразу пояснила:
— Мы паспорт ваш посмотрели. Я должна была вызвать врача. Ваше счастье, что нитроглицерин в аптечке нашелся. И Тимоха умеет машину водить. А то — беда…
Добров потихоньку вспоминал. И как он остановился на опушке, и как собрался таблетку снегом заесть. И лыжников среди деревьев вспомнил.
— Тимоха — ваш сын? Женщина кивнула.
— У меня тоже сын. Только маленький.
Он говорил совсем тихо. Голос не подчинялся ему. Было немного неловко за следы слез, но только чуть-чуть. Почему-то было безразлично то, из-за чего он так терзался накануне. Словно со вчерашнего дня прошло сто лет. Словно наступила другая эпоха, с другими ценностями. Он думал о сыне, думал, что придется судиться из-за него с Галиной, но мысли эти текли, не задевая его чувств. Остальное было вообще не важно сейчас, зато важно было все, что говорила эта женщина. Он ждал ее слов, словно она могла открыть ему истину. Он следил за ней глазами, не делая движений, молча, по праву больного.
— Это хорошо, когда они маленькие. Полностью зависят от нас, всегда рядом. А подрос — вот-вот гнездо покинет…
Добров ничего не ответил. Он был немного разочарован. Ему на миг пригрезилось, будто эта женщина должна все знать о нем без вопросов и объяснений. И про Ростика, и про жену, и про Димку Корякина. Как было бы хорошо, если бы ей все было ясно… Но оказалось, она ничего не знает. А рассказывать у него сил не было. Да и глупо рассказывать все это незнакомому человеку. Нужны ей его проблемы?
— У вас сильный сердечный приступ. Я вызвала врача, — повторила она и добавила: — Только до нас не скоро доберутся. Машин мало, а район большой.
— Зачем?
— Как зачем? Сердце — это серьезно. Нужно кардиограмму снять. Могут уколы назначить.
— Мне уже лучше. Я сегодня поеду.
Добров попытался приподняться, но женщина сделала опережающее движение.
— Ни в коем случае. У вас давление низкое. Вам бы укол, а у меня ампул нужных нет. Те, что были, я вам уже сделала.
— А вы что — врач? — удивился Добров.