— Чистая показуха, — проворчал Цицерон. — С возрастом пройдет.
Черные, необыкновенно умные глаза весело посмотрели на Цезаря.
— А я помню времена, когда твои портняжные изыски огорчали некоторых «хороших людей», Цезарь. Пурпурная кайма на длинных рукавах… помнишь?
Цезарь засмеялся.
— Мне было скучно. В то время мне хотелось позлить Катула.
— И это действительно его раздражало! Как лидер boni, Катул воображал себя хранителем обычаев и традиций Рима.
— Кстати, о Катуле. Когда он планирует закончить строительство храма Юпитера Наилучшего Величайшего? Я не вижу никакого прогресса.
— Храм был освящен год назад, — отозвался Цицерон. — А когда можно будет им пользоваться, неизвестно. Сулла поставил беднягу в такие жесткие финансовые условия, ты же знаешь. Большую часть средств ему приходится выуживать из собственного кошелька.
— Он может себе это позволить. Он так уютно сидел в Риме, делая деньги на Цинне и Карбоне, пока Сулла был в изгнании! И Сулла отомстил — поручил Катулу вновь отстроить храм.
— Да уж! Хотя Суллы уже десять лет нет на свете, а все до сих пор помнят, как он мстил.
— Он был Первым Человеком в Риме, — сказал Цезарь.
— А теперь у нас есть Помпей Магн, претендующий на этот титул, — с нескрываемым презрением заметил Аппий Клавдий.
Что мог сказать по этому поводу Цезарь, так никто и не узнал, потому что заговорил Цицерон:
— Я очень рад, что ты вернулся в Рим, Цезарь. Гортензий безнадежно устарел, он уже не тот с тех пор, как я выиграл в деле Верреса. И я не прочь посоревноваться с тобой в суде.
— Устарел? В сорок семь лет? — удивился Цезарь.
— Он прожигает жизнь, — пояснил Аппий Клавдий.
— Люди того круга все так живут.
— В данный момент я бы так не сказал о Лукулле.
— Это правда. Ведь ты совсем недавно служил с ним на Востоке, — сказал Цезарь и кивнул своей свите, готовый продолжить путь.
— Я рад, что больше не служу с ним, — произнес Аппий Клавдий с явным облегчением и хихикнул: — Однако я послал Лукуллу замену!
— Замену?
— Моего братца, Публия Клодия.
— О, вот что ему очень понравится! — засмеялся Цезарь.
Цезарь покинул Форум, больше не беспокоясь о том, что следующие несколько лет ему придется провести в Риме. Будет нелегко, вот что ему нравилось. Катул, Бибул и прочие boni сделают все, чтобы он страдал. Но у него имеются и друзья. Аппий Клавдий не связан с этой фракцией и, как патриций, будет на стороне товарища-патриция.
А вот как поведет себя Цицерон? Блестящий ум и новации этого талантливого оратора привели к тому, что Гай Веррес вынужден был скрыться навсегда, но все знали, что Цицерону очень тяжело: у него нет предков, о которых можно сказать хоть что-то достойное. Homo novus, «новый человек». Первый из своей приличной сельской семьи, который сидит в Сенате. Он родился в том же округе, что и Гай Марий, и даже приходился ему родственником. Но какое-то пятнышко в натуре Цицерона заслоняло от него тот факт, что вне стен Сената большая часть Рима все еще боготворила память о Гае Марии. Поэтому Цицерон отказался спекулировать на этом родстве. Он избегал всякого упоминания о своем происхождении из Арпина и пытался делать вид, будто он — самый настоящий римлянин. У него даже имелись в атрии восковые маски предков, но на самом деле они принадлежали семье его жены, Теренции. Как и Гай Марий, Цицерон вошел в ряды самой высокой знати через брак и рассчитывал, что связи Теренции помогут ему стать консулом.
Цицерон отчаянно карабкался наверх по социальной лестнице. Гай Марий женился на старшей дочери отца нынешнего Цезаря, его любимой тете Юлии. И по такой же причине Цицерон женился на некрасивой Теренции. Однако для Мария консульство было лишь способом получить высший командный пост, и ничем больше, в то время как Цицерон считал консульство пределом своих мечтаний. Марий хотел быть Первым Человеком в Риме. Цицерон жаждал по праву принадлежать к высшей знати этого города. О, он добьется своего! В судах он не имел себе равных. Как следствие, он обзавелся внушительной группой благодарных негодяев, которые обладали колоссальным влиянием в Сенате. Не говоря уже о том, что Цицерон был величайшим оратором в Риме и, следовательно, к его помощи прибегали влиятельные люди, желая, чтобы он выступал от их имени.
Цезарь не был снобом и потому счастлив был признать Цицерона за его собственные заслуги. Цезарь надеялся заполучить этого человека в свою фракцию. Беда заключалась в том, что Цицерон был неизлечимо нерешителен. Этот огромный ум усматривал повсюду такое множество потенциальных опасностей, что в конце концов робость не позволяла ему принять решение. Для Цезаря, который никогда не боялся побеждать свои инстинкты, робость была худшим из недостатков. Если Цезарю удастся привлечь на свою сторону Цицерона, его политическая жизнь будет гораздо легче. Но поймет ли Цицерон преимущество для себя такого союза? Одним богам известно.
К тому же Цицерон беден, а у Цезаря не достанет денег, чтобы купить его. Единственным источником дохода знаменитого оратора — помимо земель в Арпине — являлась его жена. Теренция очень богата. Но к сожалению, она сама управляла своими деньгами и отказалась финансировать любовь Цицерона к произведениям искусства и загородным виллам. О, деньги! Деньги устраняют так много трудностей, особенно для человека, который хочет стать Первым Человеком в Риме. Посмотрите на Помпея Великого, хозяина несметных богатств! Он попросту купил себе сторон ников, в то время как у Цезаря, несмотря на всех его выдающихся предков, нет возможности оплатить голоса избирателей. В этом отношении он и Цицерон равны. Если что-то и могло одержать над ним верх, думал Цезарь, так это отсутствие денег.
На следующее утро Цезарь отпустил своих клиентов сразу после утренних приветствий и в одиночестве направился по улице Патрициев в квартиру, которую арендовал в инсуле, расположенной между красильней Фабриция и субурскими банями. Эта квартирка стала для него убежищем после возвращения с войны против Спартака. Иной раз постоянное присутствие матери, жены и дочери в его собственном доме до такой степени делало этот дом женским, что ему становилось невыносимо. Все в Риме привыкли к шуму, даже те, кто жил в просторных домах на Палатине или на Каринах. Рабы кричали, пели, смеялись и ссорились, младенцы плакали, малыши вопили, женщины без устали болтали, если не ссорились и не жаловались. Это было нормально и едва ли влияло на большинство мужчин — глав семейств. Но Цезаря раздражали посторонние звуки, потому что он любил быть один. У него не хватало терпения на то, что он считал пустяками. Будучи истинным римлянином, Цезарь не пытался изменить свое домашнее окружение, запретив шум и вторжение женщин. Ему легче было избежать их, подыскав себе убежище на стороне.
Цезарю нравились красивые вещи, поэтому те три комнаты, которые он арендовал на третьем этаже инсулы, тотчас наполнились ими. Его единственный настоящий друг, Марк Лициний Красc, был неизлечимым приобретателем поместий и имуществ. И вот однажды Красc, поддавшись импульсу щедрости, очень дешево продал Цезарю мозаичное покрытие для пола, чтобы украсить те две комнаты, которые Цезарь занимал сам. Когда Красc купил дом Марка Ливия Друза, ему очень не понравились мозаики. Но вкус Цезаря был безупречен. Он не встречал ничего лучшего из произведенного за последние пятьдесят лет. Кроме того, Красc собирался использовать квартиру Цезаря, чтобы обучить неопытных рабов, которых он таким образом (очень выгодно) натаскивал в ценных и дорогостоящих ремеслах — оштукатуривании стен, покрытии золотом лепнин и пилястров, раскрашивании фресок.
И когда Цезарь вошел в свою новую квартиру, он остался очень доволен великолепной отделкой комнаты, служившей и кабинетом, и приемной, и спальней. Хорошо, превосходно! Луций Декумий в точности выполнил все его указания и поставил несколько новых предметов мебели именно в тех местах, где хотел Цезарь. Мебель подобрали в Дальней Испании и заранее доставили на корабле в Рим: гладкий консольный стол из красноватого мрамора с ножками в виде львиных лап; позолоченное ложе, покрытое пурпурным тирским ковром; два великолепных кресла. В спальне, заметил он с удовольствием, стояла новая кровать, о которой упоминал Луций Декумий, — огромная конструкция из эбонита и позолоты, также покрытая тирским пурпуром. Кто, глядя на Луция Декумия, догадался бы, что в этом его вкус совпал с вкусом Цезаря?