— Благодарю, Гай Юлий. Дальше не надо провожать, — сказала она.
— Ты уверена? Здесь не лучшие места для прогулок матроны.
— У меня имеются спутники. До завтра.
И он побежал обратно, вверх по ступеням, к последним мгновениям еле уловимого запаха духов и к ощущению невероятной пустоты комнаты. Так пусто там еще никогда не было. Сервилия… Непостижимая, многослойная, и каждый слой тверд по-разному — железо, мрамор, базальт и алмаз. Совсем не милая. И не женственная, несмотря на большую и красивую грудь. Отвернешься от нее — жди беды, ибо, в его представлении, у нее два лица, как у Януса: одно — чтобы видеть, куда она идет, а другое — чтобы наблюдать за тем, кто ступает следом. Абсолютное чудовище. Неудивительно, что все говорили, будто Силан выглядит все более и более больным. Никакой pater families не решится просить за Брута. Она могла и не объяснять этого. Ясно, что Сервилия сама управляет своими делами, включая и сына, что бы ни говорил закон. Интересно, помолвка с Юлией — ее идея или это действительно исходит от Брута? Аврелия может знать. Цезарь немедленно пойдет домой и спросит мать о Сервилии.
И он поспешил домой, продолжая думать о Сервилии: каково будет привести в порядок тонкую дорожку черного пушка, бегущую вдоль всего ее позвоночника.
— Мама, — влетел он в ее рабочую комнату, — мне нужна срочная консультация, прерви свои дела и приходи в мой кабинет!
Аврелия отложила перо и с удивлением посмотрела на Цезаря.
— Сегодня день ежемесячной выплаты ренты, — напомнила она.
— Мне все равно, даже если это день квартальной выплаты.
Он исчез, едва закончив фразу и оставив Аврелию в состоянии шока, вынужденной прекратить расчеты. Это непохоже на Цезаря! Какой демон в него вселился?
— Ну? — осведомилась она, входя в его кабинет.
Он стоял, заложив руки за спину и перекатываясь с пяток на носки. Его тога валялась на полу. Она подняла ее и выбросила в столовую, потом прикрыла за собой дверь.
Какой-то момент Цезарь словно не замечал ее присутствия, а потом вздрогнул, посмотрел на мать с изумлением и… неужели приятным возбуждением? Потом сын приблизился к Аврелии и помог сесть в кресло, в котором она всегда устраивалась.
— Дорогой мой Цезарь, ты можешь стоять спокойно, если уж не в силах сидеть? Ты похож на уличного кота, почуявшего кошку.
Это показалось ему очень смешным. Он расхохотался:
— Вероятно, я и чувствую себя как уличный кот, почуявший кошку.
Забыт день платежей. Аврелия поняла, с кем только что разговаривал Цезарь.
— Ого! Сервилия!
— Сервилия, — подтвердил он и сел, вдруг став серьезным.
— Мы влюбились? — поставила диагноз мать.
Он подумал, покачал головой:
— Сомневаюсь. Возможно, это просто сильное желание, хотя я и в этом не уверен. Думаю, она мне даже не понравилась.
— Многообещающее начало. Тебе все наскучило.
— Правильно. Мне надоели все эти женщины, которые с обожанием глазеют на меня и ложатся, позволяя вытирать о них ноги.
— Она тебе этого не позволит, Цезарь.
— Я знаю, я знаю.
— Почему она хотела тебя видеть? Начать роман?
— О, до этого мы не дошли, мама. Фактически я не имею никакого понятия, взаимно ли мое желание. Может быть, и нет, потому что оно возникло, когда она повернулась, чтобы уйти.
— Еще интереснее! И чего же она хотела?
— Догадайся, — усмехнулся он.
— Не играй со мной в отгадки!
— Не догадываешься?
— Я не только отказываюсь отгадывать, Цезарь, я сделаю больше. Если ты не перестанешь вести себя как десятилетний ребенок, я уйду.
— Нет-нет, останься, мама, я буду вести себя хорошо. Просто так приятно встретиться с вызовом, с маленькой terra incognita.
— Да, это я понимаю, — сказала она и улыбнулась. — Расскажи мне.
— Она пришла от имени молодого Брута. Просить моего согласия на помолвку Брута с Юлией.
Это был сюрприз. Аврелия даже заморгала.
— Как удивительно!
— Вопрос в том, мама, чья это идея: ее или Брута?
Аврелия склонила голову набок и стала думать. Наконец она кивнула и сказала:
— Думаю, Брута. Когда горячо любимая внучка — только ребенок, обычно не ждешь, что подобное может случиться, но, если подумать, признаки были. Он смотрит на нее, как глупая овца.
— Сегодня ты сыплешь замечательными метафорами, мама, и все связаны с животными! От уличных котов до овец.
— Перестань веселиться, даже если ты испытываешь вожделение к матери этого мальчика. Будущее Юлии имеет слишком большое значение.
Он мгновенно стал серьезным.
— Да, конечно. На первый взгляд это замечательное предложение, даже для Юлии.
— Я согласна, особенно сейчас, когда твоя политическая карьера приближается к зениту. Помолвка с Юнием Брутом, чья мать — из семьи Сервилия Цепиона, даст тебе огромную поддержку среди «хороших людей», Цезарь. На твоей стороне будут все Юнии, все Сервилии, и патриции, и плебеи, а также Гортензии, некоторые из Домициев, несколько Цецилиев Метеллов… Даже Катул вынужден будет замолчать!
— Заманчиво, — проговорил Цезарь.
— Очень заманчиво, если, конечно, мальчик серьезен в своем намерении.
— Его мать заверила меня в том, что он крайне серьезен.
— Я тоже верю этому. Он не показался мне человеком, постоянно меняющим свои взгляды. Очень сдержанный и осмотрительный мальчик.
— Но вот понравится ли это Юлии? — хмурясь, промолвил Цезарь.
Аврелия подняла брови.
— Странно слышать это от тебя. Ты — ее отец, тебе решать, за кого она выйдет замуж. И ты никогда не давал ей повода заподозрить, что разрешишь ей выйти замуж по любви. Она имеет слишком большое значение. Она — твой единственный ребенок. Юлия сделает то, что ей скажут. Я воспитала ее так, чтобы она понимала: в таких вещах, как брак, у нее нет права голоса.
— Но я хотел бы, чтобы идея брака с Брутом не была ей неприятна.
— Обычно ты не сентиментален, Цезарь. Значит ли это, что тебе самому этот мальчик не слишком по душе? — вдруг спросила проницательная Аврелия.
Цезарь вздохнул.
— Отчасти, быть может. О, нельзя сказать, что он не глянулся мне так же, как не понравилась его мать. Просто он занудливый, как унылая собака.
— Что за звериная метафора!
Он коротко засмеялся.
— Юлия — такая прелестная малышка. И такая живая. Ее мать и я — мы были так счастливы… Я хотел бы видеть и дочь счастливой в браке.
— Из зануд получаются неплохие мужья, — заметила Аврелия.
— Значит, ты — за их союз.
— Да. Если мы упустим этот шанс, другого такого же может не представиться. Его сестры уже заполучили молодого Лепида и старшего сына Ватии Исаврийского, так что двоих подходящих претендентов мы лишились. Возможно, ты лучше отдашь ее сыну Клавдия Пульхра или Цицилия Метелла? А может, сыну Помпея Магна?
Цезаря так и передернуло.
— Ты абсолютно права, мама. Лучше унылая собака, чем хищный волк или шелудивая дворняжка! Сказать честно, я надеялся на кого-нибудь из сыновей Красса.
Аврелия фыркнула.
— Красc — твой хороший друг, Цезарь, но ты превосходно знаешь, что он никому из своих сыновей не позволит жениться на девушке без значительного приданого.
— Ты опять права, мама. — Цезарь хлопнул себя по коленям — верный знак, что он принял решение. — В таком случае пусть будет Марк Юний Брут! Кто знает? Вдруг он превратится в неотразимого красавца, как Парис, когда минует стадия прыщей!
— Я очень хочу, чтобы ты не был таким легкомысленным, Цезарь! — произнесла его мать, поднимаясь, чтобы вернуться к своим бухгалтерским книгам. — Это помешает твоей карьере на Форуме, как иногда мешает карьере Цицерона. Бедный мальчик никогда не будет ни красивым, ни лихим.
— В таком случае, — совершенно серьезно сказал Цезарь, — ему повезло. Чересчур красивым людям обычно не доверяют.
— Если бы женщины могли голосовать, — лукаво заметила Аврелия, — это положение вещей изменилось бы очень скоро. Каждый смазливый Меммий становился бы царем Рима.
— Не говоря уже о каждом Цезаре, да? Спасибо, мама, но я предпочитаю оставить все так, как есть.
Вернувшись домой, Сервилия не сообщила о своем разговоре с Цезарем ни Бруту, ни Силану. Не сказала она и о том, что завтра опять пойдет к нему. В большинстве домов новости распространяются через слуг, но только не через слуг Сервилии. Два грека, которых она брала для эскорта всякий раз, когда куда-нибудь отправлялась, были старыми прислужниками и отлично знали: лучше не болтать о хозяйке, даже среди соотечественников. История о няне, которую Сервилия выпорола, а потом распяла за то, что та уронила малютку Брута, последовала за госпожой из дома Брута в дом Силана, и все знали, что Силан не в силах справиться с темпераментом своей жены. С тех пор никого больше не распинали, но пороли часто, и это обеспечивало мгновенное повиновение и постоянное молчание. В этом доме рабов не освобождали, чтобы те могли нахлобучить фригийский колпак — шапку свободы и называть себя вольноотпущенниками. Раб, проданный Сервилии, оставался рабом навеки.