Он сам открыл, провел ее к креслу, сел за стол – все как вчера. Но смотрел на нее не так, как вчера. Сегодня взгляд его не был отсутствующим, холодным. Появилось нечто, чего Сервилия раньше не замечала ни у одного мужчины. Искра интимности и права собственника. И это не вызвало ее возмущения. Она не посчитала этот взгляд похотливым или грубым. Но почему она вообразила, что эта искра делает ей честь, выделяет ее среди всех знакомых ей женщин?
– Так что ты решил, Гай Юлий? – спросила Сервилия.
– Принять предложение молодого Брута.
Это понравилось ей. Она широко улыбнулась, в первый раз за все время их знакомства. И Цезарь отчетливо увидел, что правый уголок ее рта определенно слабее левого.
– Отлично! – воскликнула она, вздохнула облегченно и улыбнулась, но уже не так широко.
– Твой сын очень много для тебя значит, – заметил Цезарь.
– Он значит для меня все, – просто сказала она.
На столе лежал лист бумаги, Цезарь посмотрел на него.
– Я тут сочинил юридическое соглашение о помолвке твоего сына с моей дочерью, – произнес он. – Но если ты хочешь, мы некоторое время можем считать эту помолвку неофициальной. По крайней мере, до тех пор, пока Брут не повзрослеет еще. Он может передумать.
– Он не передумает, и я не передумаю, – отозвалась Сервилия. – Давай покончим с этим делом здесь и сейчас.
– Как хочешь. Но должен предупредить тебя: после подписания соглашения обе стороны и их опекуны имеют право обратиться в суд, если какая-либо из сторон расторгнет помолвку, и потребовать компенсацию в размере приданого.
– А какое у Юлии приданое? – спросила Сервилия.
– Я записал здесь сто талантов.
Сервилия ахнула:
– Но у тебя же нет ста талантов для приданого, Цезарь!
– Сейчас нет. Но когда Юлия достигнет брачного возраста, я уже буду консулом, потому что я не разрешу ей выйти замуж, пока ей не исполнится восемнадцать лет. А к тому времени у меня будут сто талантов.
– Я этому верю, – медленно проговорила Сервилия. – Однако это означает, что, если мой сын передумает, он обеднеет на сто талантов.
– Теперь ты уже не так уверена в его постоянстве? – усмехнулся Цезарь.
– По-прежнему уверена, – отрезала она. – Давай покончим с этим делом.
– А ты уполномочена подписывать документы от имени Брута, Сервилия? Я помню, вчера ты назвала Силана опекуном мальчика.
Сервилия облизнула губы.
– Я – законный опекун Брута, Цезарь. Я, а не Силан. Вчера я беспокоилась, что ты подумаешь обо мне дурно, потому что я пришла к тебе сама, а не прислала мужа. Мы живем в доме Силана, в котором он действительно является paterfamilias. Но дядя Мамерк был душеприказчиком моего покойного мужа и распорядителем моего очень большого приданого. До того как я вышла замуж за Силана, дядя Мамерк и я привели в порядок мои дела. Мне принадлежат и поместья моего покойного мужа. Силан охотно согласился на то, чтобы я сама управляла своим имуществом и была опекуном Брута. Все идет хорошо, и Силан не вмешивается.
– Никогда? – спросил Цезарь, улыбаясь одними глазами.
– Ну, только однажды, – призналась Сервилия. – Он настоял, чтобы я отправила Брута в школу, а я хотела оставить его дома и нанять учителя. Я согласилась с его доводами. К моему удивлению, школа пошла Бруту на пользу. У него природная склонность к интеллектуальным занятиям, а домашний педагог развил бы ее еще больше.
– Да, домашний педагог способен сделать это, – серьезно подтвердил Цезарь. – Он еще посещает школу, конечно?