Элен всегда любила экстравагантно одеваться, а теперь она стала выглядеть как художник. «Она казалась удивительно красивой в своем черном плаще и берете. А еще она была на редкость уверенной в себе, — вспоминает сокурсница Элен Джейн Фрейлихер. — В юности у Элен были ярко-рыжие волосы и стрижка паж. А еще она говорила со странным акцентом, который невозможно было привязать ни к какой стране. Не думаю, что она его подделывала нарочно, но это определенно был не бруклинский говор»[246].
Теперь во время своих поездок на Манхэттен и обратно Элен возила альбом для рисования, карандаши и уголь, но таскать книги ей тоже приходилось. Решение бросить Хантерский колледж отнюдь не означало, что она бросила учебу. «Я из тех, кто пытается одновременно усидеть на двух стульях», — объясняла художница[247]. Однажды Элен не спеша вошла в студию, где студенты Марка-Релли писали натюрморт. Она привлекла внимание классного руководителя Роберта Джонаса тем, что несла толстую книгу о шизофрении. «Элен была очень красивой и очень современной», — вспоминал он. С первым все понятно, а на передовой характер ее взглядов ясно указывал тот факт, что в руках студентки была книга о психических расстройствах. Ведь дело было в те времена, когда интеллектуалы Нью-Йорка только открывали для себя Фрейда[248]. Элен тоже запомнила первую встречу с Робертом, хоть и по-другому. Она говорила: «Этот человек вошел и осмотрел класс, и я сказала себе: „Ага, сейчас он подойдет ко мне“. Потому что на мне был надет милый синий свитерок. И он подошел. И пригласил меня на свидание. Сказал, что поведет меня на выставку американских абстракционистов»[249]. В детстве и юности Элен много дней провела в Метрополитен-музее и в залах Коллекции Фрика. Вместе с матерью, братьями и сестрой она рассматривала великие произведения искусства, после чего самостоятельно делала их копии. У девушки с детства сложилось устойчивое впечатление: чтобы картину художника повесили в музее или показали на выставке, он должен быть мертвым и европейцем. То, что в экспозиции могут присутствовать работы живых американских художников, ей даже не приходило в голову[250].
Джонас оказался на редкость компетентным проводником для знакомства Элен с этим пока еще незнакомым ей миром. В свои тридцать он писал небольшие сюрреалистические работы и был частью художественного сообщества Нижнего Манхэттена. В тот год он даже немного пожил в одной квартире с Ли и Игорем[251]. Роберт пригласил Элен на действительно важное мероприятие в мире американского искусства — ежегодную выставку, проводимую «Американскими художниками-абстракционистами». Один критик из New York Post, посетив первую экспозицию под эгидой этого общества годом раньше, написал, что не видит будущего для абстрактного искусства. Для Элен же выставка 1937 г. стала истинным откровением. Даже 20 лет спустя она точно помнила расположение картин и имена художников[252]. Но Джонас сказал тогда, что, хоть экспозиция и хороша, лучшие абстракционисты — де Кунинг и Горки — на ней не представлены. Когда Элен пересказывала эту историю, иногда она говорила, что Джонас включал в список лучших, которыми пренебрегли, себя самого. Но художница решительно отказывалась считать его таковым. По ее мнению, «чтобы быть художником, надо быть безрассудным и бескомпромиссным». А Джонас, как чувствовала Элен, до смерти боялся жизни — качество из разряда совершенно для нее неприемлемых[253]. И все же, каким бы коротким ни было присутствие Джонаса в жизни Элен, он сыграл чрезвычайно важную роль: познакомил ее с Биллом.
В конце 1930-х гг. район Челси в окрестностях 22-й и 23-й улиц представлял собой грязную, заброшенную промышленную зону. Дома времен Гражданской войны когда-то были изысканными и модными. Затем их жильцы переехали в Верхний Манхэттен. Здания заняли и изменили до неузнаваемости мелкие предприятия. Затем, во время Депрессии, отсюда ушли и бизнесмены. То, что осталось на месте их фирм, было настоящим городом-призраком: целая вереница неприглядных строений с массой пустого пространства на верхних этажах. Арендодатели давно отчаялись найти кого-либо, готового арендовать помещение в этом негостеприимном районе[254]. И все же желающие нашлись: художники, поэты и композиторы. Эдвин Денби, поэт, которому было суждено стать одной из центральных фигур в жизни Элен, рассказывал, что вся эта творческая братия с огромной радостью оккупировала район, «никому не известный, неудобный и немаленький»[255].
250
Elaine de Kooning, interview by Antonina Zara, 4; Elaine de Kooning, interview by Molly Barns, 7; Hess and Baker,
251
Elaine de Kooning, discussion with Mildred and Michael Loew, 20; Stevens and Swan,
252
Summer of ’57, videotape courtesy LTV; Lawrence Campbell, «Elaine de Kooning Paints a Picture», 63; Munro,
253
Elaine de Kooning, interview by Molly Barnes, 8; Elaine de Kooning, interview by AntoninaZara, 4;
254
Schloss, «The Loft Generation», Edith Schloss Burckhardt Papers, Columbia, 116, 118; Elaine de Kooning, interview by Antonina Zara, 5; «Conversations with Willem de Kooning», by Sally Yard, unpublished interview, October 14, 1976, Courtesy of The Willem de Kooning Foundation.