Что и говорить, Пума поступил с ней коварно… Жить в Берлине без документов было нельзя, а тут пришел вызов в Россию. Как быть? Ехать или нет? Может, поехать ненадолго — чтобы посмотреть? Говорят, нэп — это почти возвращение прежних времен… Или лучше не ехать?
Не ехать оказалось нельзя: она теперь была гражданкой иностранного государства, ее могли выдворить из Германии насильно.
— Поезжай, — сказал любимый. — Разведись с мужем. А я тем временем тоже разведусь и пришлю тебе вызов.
Разумеется, после его слов Люба просто-таки ринулась в Россию! И обнаружила, что нэп — действительно хорошее время. Червонец держался крепко, магазины завалены снедью… И впрямь как раньше! Василевский не возражал против развода, более того — он его жаждал, потому что нашел себе другую. Он даже дал Любе некоторые деньги — как бы в искупление того, что обманом утащил ее из Германии. Она поселилась у своих московских дальних родственников, Тарновских, в ожидании вызова. И вот тут-то обнаружилось, что ждать нечего…
То ли немка оказалась слишком уж добропорядочна и не захотела давать развод, то ли еще что-то приключилось с любимым, однако вызова он не прислал, а прислал прощальное письмо. И Люба с ужасом поняла, что мечта о принце не сбылась в очередной раз и что нужно или оставаться одной в стране, которая уже сделалась для нее чужой, или… или искать другого мужчину.
В общем-то, мужчины роем вились вокруг нее. Особенно литературные, интеллигентные (Люба уже не могла, да и не хотела расстаться с этим кругом). Красивая, великолепно одетая (все-таки из Парижа она кое-что привезла!), «дыша духами и туманами» (парижскими), умная, образованная (зеркало ее ума и души отнюдь не было кривым, она знала множество стихов, прекрасно читала их, могла поддержать разговор на любую тему), артистичная, очень чувственная и раскованная (все-таки «Фоли-Бержер» не мог не оставить никакого следа!)… Вот писатели и распушили вокруг нее хвосты. Хотя у Любы понятия были суровые. Писатель — это Достоевский. Лев Толстой — писатель. А эти… так, литераторы…
Но делать было нечего, приходилось им подыгрывать в их тщеславии, и постепенно она привыкла, что нынче в России писателем себя называет всяк кому не лень.
Сначала у Любы наклевывался роман с неким Юрием Потехиным, тоже недавно вернувшимся из эмиграции, но дело не сложилось. Потом ее внимание привлек Юрий Слезкин, писатель, знаменитый еще с дореволюционных лет, петербургско-петроградский любимец. Он был автором нашумевшего романа «Ольга Орг». У героини углы рта были опущены, «как перевернутый месяц», и девушки нарочно делали плаксивую гримасу, чтобы походить на модную Ольгу Орг. Роман был экранизирован, главную роль играла знаменитая балерина Вера Коралли. Уже при новой власти, в 20-е годы, вышло собрание сочинений Слезкина… Об успехах его у женщин ходили легенды. Он был ладный, темноволосый, с живыми черными глазами, с родинкой на щеке — на погибель дамским сердцам… Правда, рот его показался Любе не слишком-то приятным: каким-то лягушачьим. Люба словно чуяла, что связь с ним не принесет ей счастья. Так и вышло! Однако хорошие отношения со Слезкиным сохранились у нее надолго. К тому же он сыграл и впрямь важную роль в Любиной жизни: познакомил ее с новым начинающим писателем — с Михаилом Булгаковым.
Это было на вечере, устроенном редакцией газеты «Накануне» в честь Алексея Толстого. Любу на вечер по старой памяти пригласил Пума.
Люба уже и прежде слышала о Булгакове: он печатал в «Накануне» «Записки на манжетах» и фельетоны. Все, что он писал, Любе очень нравилось. И она с интересом на него уставилась, даже не подозревая в первую минуту, что ее «духи и туманы» могут оказать на Булгакова погибельное действие…
«Передо мной стоял человек лет 30 — 32-х; волосы светлые, гладко причесанные на косой пробор, — вспомнит она потом эту встречу. — Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри глубоко вырезаны; когда говорит, морщит лоб. Но лицо в общем привлекательное, лицо больших возможностей. Это значит — способное выражать самые разнообразные чувства. Я долго мучилась, прежде чем сообразила, на кого же все-таки походил Михаил Булгаков. И вдруг меня осенило — на Шаляпина!
Одет он был в глухую черную толстовку без пояса, „распашонкой“. Я не привыкла к такому мужскому силуэту; он показался мне слегка комичным, так же как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом, которые я сразу вслух окрестила „цыплячьими“ и посмеялась. Когда мы познакомились ближе, он сказал мне не без горечи:
— Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки, она бы не смеялась…
Я поняла, что он обидчив и легкораним. Другой не обратил бы внимания…»
Люба была недурным психологом. «Лицо с большими возможностями», «легкораним» и… видимо, легко управляем.
Булгаков хорошо сыграл на рояле вальс из «Фауста». Видно было, что он редкостно начитан — его изобличало каждое его слово. Как и талантливость оно изобличало, между прочим…
— Между прочим, он женат, — шепнул на ушко заглядевшейся Любе ехидный Слезкин.
— Я тоже недавно была замужем, — ответила она не моргнув глазом (она вообще никогда не лезла за словом в карман) и улыбнулась сидевшему за роялем Булгакову.
Женат? Люба была проницательная особа и сразу чувствовала тех мужчин, для которых «жена не стена».
Что же за «не стена» была у человека, к которому наша «парижанка» сейчас присматривалась — пока еще не строя никаких долгоиграющих планов, но все же не без интереса?
Вскоре Люба познакомилась с Татьяной Николаевной Булгаковой и узнала историю ее одиннадцатилетней семейной жизни.
В девичестве ее звали Тася (уменьшительное от Татьяна) Лаппа. В 1908 году она приехала из Саратова в Киев — погостить. Тетушка познакомила ее с сыном своей подруги, студентом-медиком по имени Михаил Булгаков, и попросила его показать Тасе Киев. Эти совместные прогулки кончились бурным романом и страстным стремлением пожениться. Вся родня была против — рано! — однако молодые влюбленные все же обвенчались и зажили очень весело, не считая денег (тем паче что небольшие деньги водились у них от случая к случаю), то и дело закладывая в ломбард Тасины кольца или золотую цепь, но при случае выкупая их вновь. Длилось это блаженство до войны 1914 года.
Михаил стал работать в госпитале, а спустя два года его направили в Смоленскую губернию — работать врачом в земскую больницу. Об этом времени он потом напишет в «Записках юного врача», только о Тасе не упомянет. А между тем она всегда была рядом: читала мужу вслух учебник во время операций, когда он терялся и не знал, что делать, ассистировала, как умела, выхаживала выздоравливающих, а главное — спасала Михаила от опасного увлечения морфием.
Жизнь с наркоманом… Он требовал морфия — Тася делала уколы. Муж предлагал попробовать и ей, но молодой женщине хватило ума отказаться. К зелью он пристрастился так, что просто пропадал, становился невменяем. Между дозами он впадал то в депрессию, то в агрессию: как-то швырнул в жену горящий примус.
По совету отчима Тася украдкой стала разбавлять морфий дистиллированной водой, а потом вообще впрыскивала Михаилу одну воду. И он забыл о гибельном увлечении, признавался в письме к матери: «Таськина помощь для меня не поддается учету!»
Тем временем Россия встала с ног на голову: революция, Гражданская война… Булгаковы вернулись в Киев, и за полтора года, которые они прожили там, в городе шесть или семь раз менялась власть. Большевики, петлюровцы, немцы с гетманом, вновь петлюровцы, опять большевики, деникинцы… Младшие братья Михаила, Николай и Иван, оба юнкера киевских военных училищ, — участвовали в боях, и однажды Николай лишь чудом избежал расстрела.
В Киеве Булгаков открыл венерологический кабинет, и опять Тася ассистировала ему. На прием шли солдаты и всякая голытьба, богатые люди редко болели этими болезнями.