Слова «приводить», «вести» за кого-то неоднократно употребляются летописцем при описании брачных союзов князей («Игореви взрастъшю, и хожаше по Олзе и слушаше его; и приведоша ему жену от Плескова, именем Ольгу»; «у Ярополка же жена Грекиня бе, и бяше черницею, бе бо привел отец его Святослав»), а также в тех случаях, когда подчеркивалась несамостоятельность женщины как субъекта в матримониальных делах, выражаемая в безличной форме «ведена бысть» («ведена бысть дщи Святополча Сбыслава въ Ляхы за Болеслава»; «ведена дщи Володарева за царевичь Олексиничь, Царю-городу»)[166].
Спорным по сей день является вопрос, существовала ли в древнейшей Руси «купля жен», известная как брачный обряд многим славянским народам и описанная арабскими авторами[167]. Но и сам термин «вено» понимается двояко. Традиционным для русской историко-юридической литературы является толкование его как платы, суммы выкупа за невесту[168]. В то же время ряд свидетельств позволяет рассматривать термин «вено» как синоним «приданого» в древнерусском юридическом быте, что исключает существование «купли» в истории русского права («…убо муж да възратит жене и вено, аще възят что от нея ино»; «и дасть Корсунь царема за вено»[169]).
С 988 г., с крещения Руси и присвоения церковью монопольного права утверждения брака[170], начали складываться нормы брачного права, включавшего в себя и определенные свадебные ритуалы. Процесс этот шел двумя путями: через трансформацию древних семейно-брачных обрядов в правовой обычай и через узаконение решений органов церковной власти, опиравшейся в своих действиях на византийское брачное право[171]. О влиянии давних брачных традиций на нормы семейного права свидетельствуют русские памятники X–XI вв., упоминающие предварительный брачный сговор, которому предшествовала своеобразная помолвка. Однако она не была заимствованием элемента византийского обряда: известно, что в X в. сватов к великой княгине Ольге слал древлянский князь Мал. По русскому обычаю, помолвке сопутствовала трапеза у родителей невесты. Ели пирог-каравай, кашу и сыр. Разрезание сыра закрепляло помолвку, а отказ жениха от невесты после этой процедуры как оскорбление чести женщины карался штрафом: «…за сыр гривну, а сором ей три гривны, и а что потеряно, за то ей заплатити…»[172]
Брачный сговор (ряд) был следующим элементом установления супружеского союза на Руси. Родители договаривались о размерах приданого и предполагаемом дне свадьбы, если, конечно, устанавливалось согласие самих молодоженов, в том числе невесты. В русских Кормчих получение согласия вступающих в семейный союз определяется как важнейший элемент брачного процесса[173].
Отсутствие права свободного выбора женщиной жениха рассматривается как серьезный аргумент в пользу тезиса о приниженном социально-правовом положении русских женщин в X–XV вв.[174] Поскольку брачный сговор имел прежде всего характер имущественной сделки, заключительное решение действительно принималось родителями или родственниками невесты. Однако это не являлось ограничением прав именно женщин: брачные дела сыновей, как правило, тоже вершили родители: «Всеволод [Ольгович] ожени сына своего Святослава Василковною…»; в 1115 г. «повеле Дюрги [Владимирович] Мьстиславу, сынови своему, Новегороде женитися…». В источниках есть свидетельства того, что на Руси — в отличие, например, от Чехии и Литвы — интересы вступающей в брак женщины все же учитывались ее родственниками. Летописный рассказ о полоцкой княжне Рогнеде, не пожелавшей выйти замуж за князя Владимира, несмотря на свой легендарный характер, тем не менее факт[175]. О юридическом закреплении прав женщин на изъявление собственной воли в делах о замужестве свидетельствуют статьи Устава князя Ярослава Владимировича о денежных пенях, налагавшихся на родителей не только в экстремальных ситуациях (самоубийство из-за брака поневоле), но и в тех случаях, «аще девка восхощет замуж, а отец и мати не дадять». В чешском и литовском праве наказывались не родители, а девушка за самовольный выход замуж (она лишалась своей доли имущества, приданого и пр.)[176].
166
Там же. С. 12 (под 823 г.), 32 (под 897 г.), 118 (под 1102 г.); Т. II. С. 286 (под 1102 г.), 290 (под 1104 г.); Т. VII. С. 23 (под 1104 г.).
167
Niderle L. Slovanske starozitaosti // Oddil kulturni. Dilu 2. Svz. 2. Praha, 1934;
168
См.:
169
Кормчая Балашова (XV–XVI вв.) // РО БАН, 21.5.4, л. 205 об.; ПСРЛ. Т. XV. С. 15; Словарь древнерусского языка XI–XVII вв. Вып. 2. М., 1975. С. 76.
170
В грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича, как и в Уставе Владимира Святославича (XII в.), право признания брака недействительным оставлено за церковью: среди проступков, которые должны наказываться епископией, указана «третья тяжа, аще кто примется через закон», т. е. соединит себя брачными узами вопреки церковным правилам (см.: ПРП. Вып. П. С. 41).
171
См.:
172
ПВЛ. Ч. I. С. 104; ПСРЛ. Т. III. С. 52; Свадебные записи XV–XVII вв. // ДРВ. С. 8, 11, 12; ПРП. Вып. I. УЯ. Ст. 33. С. 269.
173
Цит. по:
174
См.:
176
ПРП. Вып. I. УЯ. Ст. 20, 26, 27. С. 268–269; Хрестоматия памятников феодального государства и нрава стран Европы. М., 1961. С. 879, 882.