Среди свадебных и венчальных ритуалов XIV–XV вв существовал обычай «вскрывания» невесты, определения ее «почестности» — едва ли не единственный, унижающий женщину, в системе свадебных обрядов, бытовавших в то время[197]. «Действо» это не было частью народного обычая, являясь следствием распространения церковного венчального брака и связанного с ним требования сохранения невестой целомудренности до него: «…не причащайте, женивши, а девицам потому же, которая замужь пошла нечиста...»[198]
Что касается других обрядовых действий, отразивших социальный статус и права древнерусских женщин, то их толкование может быть различным. Например, широко известен в этнографической науке обрядовый эпизод разувания женой мужа, упомянутый еще Нестором (полоцкая княжна Рогнеда отказывается «розути робичича»). В летописях более позднего времени и в актовом материале других свидетельств бытования этою обряда нет, что позволило некоторым исследователям увидеть его отмирание[199]. Между тем в сказаниях иностранцев, посетивши.х Россию в XVI–XVII вв, есть эпизод разувания, правда в форме обрядовой игры за будущее место жены в семье и за ее права: «Молодой кладет в один из своих сапог деньги, золотые и серебряные… Молодая должна снять один сапог по своему усмотрению. Если ей удается снять тот сапог, в котором деньги, она не только получает их, но и впредь с того дня не обязана снимать с мужа сапоги…» Аналогичный смысл имело и обрядовое разбивание кубка, упомянутое в свадебной записи XV в. Если прежде велось «бить скляницы» только на счастье, то в середине XV в тот же эпизод обряда, выраженный в игровой форме, имел уже иной смысл — борьбы за приоритет в семье: «кто из них (жених или невеста, — Н. П.) первый наступит, того и победа, и тот всегда будет господином»[200]. Даже такие подарки жениха невесте, как иголки (казалось бы, символ домашней работы) или плеть, могли выражать в X–XV вв. прежнее обрядовое значение, а не только патриархальную власть мужчины в доме, которая к XVI в. была действительно законодательно закреплена и освящена церковью. В условиях долгого бытованя дохристианских ритуалов, борьба с которыми отнюдь не авершается и в XVI в., указанным предметам в XV в. мог придаваться старый, магический смысл, не сводимый к унижению и подчиненности женщины[201]. С распространением и утверждением в XVI–XVII вв. церковного учения о патриархальном владычестве в семье, зафиксированном «Домостроем», происходило своеобразное слияние традиционной предметной символики в старых обрядах с новыми и возникающими обрядами. Взятые в целом, они отражали противоречивые изменения в социальном и семейном положении древнерусских женщин.
Древнерусское бракоразводное право также возникло вместе с принятием христианства и распространением венчального брака, и, хотя светские власти неоднократно вмешивались в эту сферу деятельности церкви («звлаща (особенно. — Н. П.) в справе разводув мальженьских»), именно церковь являлась монопольным регулятором его развития[202]. В отличие от византийского законодательства в русском юридическом быте были иные поводы к признанию брака недействительным[203], а основанием к его прекращению считалась лишь смерть одного из супругов. Церковники принимали развод лишь как уступку человеческой слабости, и вся церковная литература была буквально пронизана идеей о божественности происхождения, а потому нерасторжимости брака («не мозите жен у мужей отимати, яко тем же законом совъкупишася и на том же судищи стати имуть…»)[204]. Тем не менее уже в эпоху Устава князя Ярослава Владимировича русская церковная практика располагала широким перечнем поводов к разводу.
Основным поводом к разводу с древнейших времен считалось прелюбодеяние, по-разному определявшееся для каждого из супругов. Муж признавался прелюбодеем лишь в том случае, если имел на стороне не только наложницу, но и детей от нее[205]. Подобная ситуация, судя по епитимийным памятникам, встречалась нередко в древнерусском быте, причем в церковных поучениях и летописных свидетельствах особенно часто упоминается такое двоеженство, когда «меньшицей» была женщина более низкого социального статуса, в том числе раба[206]. Замужняя женщина считалась совершившей прелюбодеяние уже тогда, когда вступала в связь с посторонним мужчиной[207]. Прелюбодеяние, совершенное в результате насилия, не считалось изменой (подтверждение тому — канонические ответы митрополита Иоанна II[208]). Разнились и наказания за прелюбодеяние. Женщина вначале не обладала правом развода по причине неверности мужа: виновный супруг лишь наказывался годом епитимьи и денежным штрафом («лепше иного человека въскупити, абы ся и другая на том казнила», т. е. чтобы и другим неповадно было). Муж же имел право развода с женой, которая ему изменила; священнослужители, жены которых допустили адюльтер, не только имели право, но и были обязаны развестись, в противном случае «без священьства есть». «Аще ли прелюбы сътворила от него, то видит ю своими очима, а не оклеветает ближняго своего, то да пустит ю», — требовали нормы греческого семейного права, имевшие в XIII–XIV вв. большое распространение на Руси. И даже больше: муж, узнавший о неверности супруги и «волю давший ей», т. е. простивший ей измену и не разведшийся с ней, должен был понести особое наказание[209].
197
По предположению В. Н. Татищева, на Руси X–XV вв отсутствовало
198
Сб. РИО. Т. 35. С. 187–188; ДРВ. С. 12;
199
См.:
200
Описание России неизвестного англичанина, служившего зиму 1557 / 58 г. при царском дворе // ЧОИДР. 1884. Окт. С. 27–27; Сб. РИО. Т. 35. С. 186;
201
Известный этнограф XIX в. Н. И. Сумцов так описывал значение иголки и плети в свадебных обрядах: «Плеть… Значение этого обряда сходно с римским. В Риме многие женщины охотно подвергались ударам, думая, что они дают чарочадородие. Ударам приписывается благотворная сила… Иголка составляет последний предмет в свадебном ритуале и служит исключительно средством, предохраняющим от колдовства…» (
203
РИБ. Т. VI (2). Ст. 81 (недействительный брак попа или дьякона с невестой, утратившей девство). См.: Эклога. Титул 2. Ст. 1–3.
204
Требник XV–XVI вв. // РО БАН, Усп. 59, л. 138; Пролог XIV–XV вв. // ЦГАДА, ф. 381, № 171, л. 246; Лествица Иоанна Лествичника (XIII в.) // ЦГАДА, ф. 381, №. 452/920, л. 2 об.
205
«Прелюбодейство есть с мужатицею, а блуд есть со свободною…» (МДРПД. XV. Ст. 17. С. 106); Маргарит. XV в. // РО ГПБ, F. п. 1, № 193, л. 280–280 об.; ПРП. Вып. I. УЯ. Ст. 8. С. 267; РИБ. Т. VI (2). Ст. 69–70. С. 41–42.
206
Книги законные. Разд. II (Закон о казнех). Ст. 45. С. 72; РИБ. Т. VI (2). Ст. 69. С. 41–42; МДРПД. I (5). Ст. К-69. С. 5; XI. Ст. 20. С. 68; ПСРЛ. Т. I. С. 29 (под 6478 г.), 34 (под 6488 г.).
209
РИБ. Т. VI (2). Ст. 69–70. С. 41–42, 58; (1). Ст. 82. С. 2; МДРПД. XXVII. Ст. 27. С. 154; Книги законные. Разд. II. Ст. 49. С. 73.