Итак, элементы традиционного ритуала закрепления семейных уз трансформировались за несколько столетий в предсвадебные и свадебные обряды, типичные для венчального брака, освященного церковью. Узаконивая венчальный брак, церковь выступала в качестве регулятора в решении матримониальных дел: церковные законы устанавливали определенные наказания за насильную или несвоевременную выдачу замуж, за моральное оскорбление, наносимое возможным отказом жениха от невесты, или за несоблюдение других условий, необходимых для заключения брака, что в конечном счете отвечало интересам женщины. Узаконение каноническими памятниками различных поводов к разводу, правом на который в древнерусском государстве обладали женщины разных сословий, также свидетельствует об относительно высоком для средневековья юридическом статусе древнерусских женщин. Вместе с тем именно христианская церковь стремилась утвердить мораль «социального торможения», покорности и подчиненности женщины. Поэтому она не препятствовала проникновению в «священное таинство» брака элементов гражданского договора, сделки, которую устраивают родители[224], стремясь подчинить женщину вначале, при заключении брака, воле родителей, а после свадьбы — мужу.
Женщина в семье: норма и действительность
Все стороны изучения социального статуса женщины в средневековом обществе так или иначе связаны с семьей — важнейшей ячейкой древнерусского феодального общества XI–XV вв., а для освещения статуса женщины в семье очевидна необходимость, с одной стороны, изучения церковного учения о семье и месте в ней женщины, а с другой — восприятия церковно-юридических норм современниками, преломления в их сознании связанных с ними проблем. Воссоздание этой «живой истории» невозможно без обращения к нарративным памятникам, литературной традиции и агиографии, которые позволяют представить весь жизненный путь древнерусской женщины, от отроческого возраста до вдовства, многие житейские ситуации, связанные с рождением и воспитанием детей в семье, взаимоотношениями между ее членами.
Развитие семейно-брачных отношений от больших семей VI–VII вв. к экономически и юридически самостоятельным малым семьям XI–XII вв. не вызывает сомнения у большинства исследователей[225]. Характер семейных связей, присущих индивидуальной семье, бытовавшей в рассматриваемый период, подтверждается и по археологическим[226], и по письменным источникам. О малом типе как княжеских и боярских семей[227], так и семей новгородских своеземцев[228], свободных общинников и полузависимых крестьян[229] свидетельствует нарративная литература. Преобладание индивидуальной семьи зафиксировано памятниками права и в среде холопов[230]. Аналогично и юридические нормы, относящиеся к гражданскому праву, свидетельствуют о проведении принципа индивидуальной, а не большесемейной[231] ответственности. Постепенное расширение социальных и имущественно-наследственных прав женщин различных классов также является показателем отмирания пережитков большесемейных отношений уже в XII–XIII вв. (см. гл. III).
Структура индивидуальной семьи в эпоху средневековья и ее внутренняя организация складывались под воздействием развивающегося христианства, и поэтому развитие семейно-брачных отношений и статус женщины в семье регулировались в значительной степени нормами христианской морали[232]. Основу церковной концепции семьи составлял тезис о святости супружества[233]. При этом сам брак рассматривался как непреодолимое и неизбежное для простого мирянина «зло» («женитва человека обычно зло есть»). «Едино есть бедно избыти в человецех — хотения женьска…»[234] — сетовал компилятор «Пчелы». По той же логике для лиц духовных — будь то мужчина или женщина — рекомендовался целибат или же как обязательное условие целомудренная жизнь («целомудрие есть умаление похоти…»). Целомудрие рассматривалось как путь к спасению души[235]. Таким образом, внедрение нравственных начал в семейную жизнь древнерусского человека исходило из провозглашаемых церковью принципов. В теологической концепции семьи аскеза стала постепенно неким идеалом («пречюдна в девах непорочная чистота…»), доступным лишь избранным[236]. В первую очередь это относится к агиографическим образам[237].
Проблема выбора между целомудрием, девственностью и супружеством была для средневекового человека проблемой соотношения идеала и действительности: «…много убо наипаче почтено есть девство. Брака убо вышши есть, и много честнейши девство, убо неоженившийся вышши есть женившегося». Таков был идеал.
225
Мнения участников дискуссии 50–70-х годов (Б. Д. Грекова, Я. Н. Щапова, М. О. Косвена, И. Я. Фроянова и др.) см.:
226
См.:
228
ГВНП. № 110. С. 168; № 221. С. 191; НГБ (1958–1961). № 255. С. 79; № 263. С. 90; № 363. С. 59 и др.
232
«То все суды церковные, даны законом божьим, и князю и бояром, и судьям в те суды не лзе вступатися, не прощено им от закона божия…» (РИБ. Т. VI (9). С. 118).
233
«Тайна сия велика есть…» (Требник XV в. // РО БАН, Усп. 59, л. 135).
В литературе XIX в. велась полемика о месте и роли обычно-правовых норм в системе церковно-государственного семейного права. В ней участвовали этнографы, историки, юристы, теологи. Апологеты богословия представляли христианство «организатором» семьи, создавшим «гармонию семейного быта» (см.:
235
«Пчела» XIV–XV вв. // РО ГПБ, F. п. 1, № 44, л. 186; ЦГАДА, ф. 181, № 370 / 820, л. 11; Пролог XIV в. // ЦГАДА, ф. 381, № 155, л. 144 об.; № 162, л. 107; №. 173, л. 210; Сборник XV в. // Гильф. 38, л. 96–98. Ср.: «Не пребывати, яко скоти, в безъвздержании…» (МДРПД. XXI. Ст. 8–11. С. 136–137; XXXV. С. 178).
237
Минея служебная XV в. // РО БАН, 16.14.14, л. 64, 66 об., 241 и др.; Минея в честь великомученицы Евфимии // ЦГАДА, ф. 181, № 589 / 1091, л. 89, 134 об.; Житие Евфросинии полоцкой // ПДРЦУЛ. Вып. 2. № 8. С. 25; ср.: Пролог XIV–XV вв. // ЦГАДА, ф. 381, № 154, л. 138.