И тыкал мне в грудь чем-то острым-острым.
Все время мимо.
А тот, что по венам стекла осколком -
впивался в сердце...
И чудилось, он поправлял мне челку,
Просил раздеться...
Руками холодными под халатом
Гулял и взглядом,
Но доктор меня возвращал в палату
Седьмым разрядом.
Анна Тукина
Губы шепчут. Бесстрастно. Бессильно. На языке соль крови. Разводами. Рисунками. Темными прожилками.
Губы шепчут. Повторяют. Эхом. Слова. Со словами в воздух срывается сигаретный дым. Струится молочной змейкой. Растворяется. Рассеивается. Щиплет глаза. Путается в ресницах.
По-бл?дски тоскливо. Так тоскливо, что хочется выть. Тихо. Затолкав свое тело в угол. Зажав голову между ладонями. Согнуться пополам. И дотронуться лбом коленей. Прокусить кожу. До шрамов в форме зубов.
По-бл?дски вывернуто. Наизнанку. Как будто вспороли и выпотрошили. А потом еще и подвесили на крюк. Не сдохну. Видит Бог, не сдохну. Выдержу. А если выдержу, значит переживу. Перетерплю. Пересплю. Перетрахаю.
Но как же по-бл?дски больно. В каждом участке тела. Словно под пыткой. Выдержанной и изуверской. И ведь никаких инструментов не надо. И так ломает. Кости ломает и сухожилия рвет. Таким очень либеральным методом. Безоперационным. Безапелляционным. Проверенным. Когда изнутри, но в клочья.
Но как же по-бл?дски надрывно. До жалобного скулежа. До соплей и слюней. В коленопреклоненном положении. Ну, вспомни, ради себя вспомни, что-нибудь плохое. Что-нибудь, что возродит злость и обиду. Волчью ненависть. Чтобы вытащить себя из этой дыры. Черной и глубокой.
Пройдет, все обязательно пройдет. Сколько там ученые отводят под это чувство? Три месяца? Всего-то. А, кажется, что всю жизнь так и проведешь в позе убитого эмбриона. Так и будешь хрипло тянуть через легкие воздух и корчиться в муках. Ни хера. Максимум девяносто дней. Плюс-минус.
Отпустит, обязательно отпустит. Не способен организм находиться в столь длительном стрессе. Это, наверное, только первые сутки так тяжело. А потом сотрется. Вытрется, как рисунок на входном коврике. Выблюется.
Мать моя женщина, а вены как будто узлами. И нервы бантиками. Сворачиваются, скручиваются по всей площади обнаженного тела. В каждой клетке. До молекул. До атомов. До самой последней цепочки ДНК.
И в темноте как в болоте. Как в колодце из собственных страха и слез. Не вырваться и не вынырнуть. Только и остается захлебнуться. Забить дыхательные пути обидой и беспомощностью. И удавиться, жадно хватая ртом бесполезный воздух.
Да, почему же так невыносимо-то? Не подъемно. Словно сверху бросили пару тонн. А потом оставили. Подыхать. В страшных муках.
Не шевелюсь. Уже, кажется, сутки не шевелюсь. Вся комната забита белой пеленой дыма. На полу недопитый стакан с виски. Не шевелюсь. Не могу. Уже сутки. Лежу и считаю минуты, когда отпустит. Хоть немного, чтобы найти в себе силы подняться. Чтобы заставить себя начать хоть что-то делать. Куда-то идти. Начать заставить себя забывать.
Не получается. Ни черта ничего не выходит. Я даже не знаю, где нахожусь. В каких именно четырех стенах. Сколько бы это не продолжалось, когда-нибудь все равно закончится. Я просто жду этого момента. Терпеливо и смиренно. Вся правда в ожидании. Всего лишь в нем.
Так и случается. Просто еще одним утром, не таким уж и прекрасным, я просыпаюсь и завариваю себе кофе. Методично и спокойно. Как будто нет ничего привычней этого занятия. Как будто каждое утро я только, так и начинаю.
Потом открываю окно и полной грудью вдыхаю морозный воздух.
И плевать, что в комнате сразу же становится холодно.
Очень холодно.
Глава 35
А потом будет новое утро…
Я закрою окно, чтобы холодный воздух не проскальзывал в комнату. Запахну плотнее халат и отправлюсь на кухню, где уже готов черный кофе. Первая сигарета, первый обжигающий глоток. Первые минуты после пробуждения. Тихие и ласковые. Под вкрадчивый аккомпанемент Мадонны.
Слишком рано. Едва светает. Пока можно не торопиться – спокойно пить кофе за небольшим стеклянным столом и задумчиво смотреть, как голубой дым струится между тонкими пальцами. Неподвижные мгновения, пограничные. Между реальностью и вымыслом. Когда с трудом понимаешь, что сон уже закончился. Его обрывки еще витают в сознании, пляшут яркими картинками перед глазами. Но потом замечаешь что-нибудь очень повседневное. Например, небрежно брошенный накануне ежедневник со списком дел, и все встает на свои места. Картинки разбиваются, образы исчезают. Только внутри, под ребрами остается ноющее чувство невесомости. Ненадолго. С третьим или пятым глотком и оно рассеивается.