– Ты все прекрасно объяснил, а я все понял. Мне осталось чуть меньше года на исполнение поручения.
– Для меня это очень важно, Фрэнки, – серьезно произнес Бруно.
– Будет сделано, – ответил секретарь.
– Я знал, что могу на тебя рассчитывать, – поблагодарил Бруно. – А теперь отдыхай.
– Именно этим я и занимался перед тем, как ты позвонил, – голос Фрэнка звучал добродушно, без малейшего намека на досаду.
Бруно взглянул на часы: было два часа дня, в его распоряжении оставалось около шести часов для отдыха, но ему никак не удавалось заснуть. Накануне он был на «Трилистнике» с хорошенькой американкой, поднявшейся к нему на борт на Капри в предвкушении приятного отпуска. И вот все изменилось. Ему очень не хватало Кало, его верного ангела-хранителя, оставшегося на сей раз на земле.
Накануне вечером, пока они с Фрэнком обсуждали сложившееся положение, говорили об «Ай-Би-Би» и об Омаре Акмале, Кало вошел в его кабинет. Выражение лица у него было какое-то странное.
– Как девушка? – спросил Бруно.
– Она осталась с Карин. Приходит в себя. – Он умолк и какое-то время терпеливо слушал, как они с Фрэнком обмениваются цифрами и фактами, но, увидев, что это надолго, сказал: – Бруно, надо поговорить.
Никогда раньше дон Калоджеро Коста не позволял себе прерывать рабочую встречу Бруно. Барон поднял на него изумленный взгляд.
– Я тебя позову через минуту, – сказал он Фрэнку. – Извини.
Секретарь сразу же вышел.
– В чем дело, Кало? – в тревоге спросил Бруно.
– Этот арабский подонок хочет тебя убить. – Добрые глаза Кало посуровели. Гигант-сицилиец, похожий на древнего викинга, никогда не тратил время на предисловия и переходил прямо к делу, каким бы трудным оно ни было. Он навис над Бруно всем своим огромным телом, словно пытаясь заслонить его от опасности.
Такое непредвиденное сообщение могло бы испугать самого смелого человека, но Барон и бровью не повел. Он закурил сигарету и спокойно сказал:
– Рассказывай, Кало.
На грубоватом и недоступном для непосвященных сицилийском диалекте Кало быстро начал излагать историю появлении Розалии Палья на пляже в бухте Каннебьер.
– Я не мог все объяснить по телефону, – сказал он. – Пришлось просить, чтобы Карин приехала посидеть с ней. Не хотелось оставлять девчонку одну после всего, что она мне рассказала.
Барон налил ему выпить, и Кало опорожнил стакан одним глотком.
– Подручные этого выродка тащили ее на берег, – продолжал он, – а сами переговаривались между собой, думали, она еще под наркозом. Но Розалия уже очнулась и все слышала. Она мне сказала, что эти типы говорили по-английски. Ну, она на английском знает только слова песен, но четко разобрала: «Boss… kill… killer… Barone» [29]. Уверяет, что они говорили о смерти и имели в виду Барона.
– Девушка знает меня? – спросил Бруно.
– Как и все, по слухам. Видела твои фотографии в газетах. Но она не знала, что находится у тебя в доме. Настаивала, что пойдет в полицию и все расскажет.
– Ты ее успокоил? – спросил Бруно, хотя заранее знал ответ.
– Я ее убедил, что надо держать язык за зубами, что в полиции ее примут за сумасшедшую. Ей бы даже по поводу изнасилования ничего не удалось доказать. Теперь Карин заботится о ней.
– Ей все известно?
– Конечно. Я ей говорил, что девушка могла и ошибиться, неправильно истолковать. Но что-то мне подсказывает, что она все поняла правильно.
– Кто остался с Карин и девушкой?
– Двое матросов с «Трилистника».
– Отлично. Стало быть, бедуин охотится за моей головой и ни перед чем не остановится, чтобы ее заполучить. Кало, друг мой, Карин и эта девушка ни с кем не должны говорить. Жизнь тех, кто знает об этом плане, не стоит и гроша. Ты должен всем этим заняться сам. Тебе я доверяю Карин, Кало.
– А ты? – спросил Кало, догадываясь, что услышит в ответ.
– Мне нужно попасть в Умпоте. – Бруно знал, что ранит друга этими словами.
– Без меня?
– Без тебя, старый медведь.
– Отвезти их домой? – Говоря о доме, Бруно и Кало имели в виду Сицилию, а точнее, фамильный палаццо в городе Пьяцца-Армерина.
– Отвези их домой и жди меня. Я приеду.
Кало любовно сжал громадными ручищами плечи Бруно.
– Не нравится мне эта история, сынок, – сказал он, глядя на Барона правдивыми и добрыми глазами. Он держал Бруно на руках, когда тот был еще ребенком, всегда служил ему опорой и защитой, а теперь хотел бы укрыть его непроницаемой броней. – Не хотелось бы оставлять тебя одного, – заключил он. – Будь осторожен, Бруно.
Бруно обнял его и поцеловал в губы, как когда-то обнимал и целовал своего деда, старого барона Монреале, который именно дону Калоджеро Косте доверил беречь мальчика. Это был старинный сицилийский ритуал прощания. Убаюканный шумом моторов и приятным ощущением безопасности, навеянным мыслью о Кало, он наконец заснул.
РОЗЫ ДЛЯ ПРОФЕССИОНАЛА
Деловитая секретарша, ведущая прием членов клуба, приветствовала его ослепительной улыбкой, приберегаемой лишь для особых клиентов. А Йоганн Кофлер среди лучших клиентов числился под номером первым. О раздаваемых им чаевых и подарках ходили легенды, равно как о его fair play [30] и удивительной скромности. Он был настоящим джентльменом, и хорошенькие секретарши, мечтавшие узнать, до каких пределов простирается его щедрость, могли бы пожелать ему только чуточку больше предприимчивости.
Йоганн Кофлер проводил в спортивном зале все утро: с восьми до девяти – гимнастика, с девяти до десяти – плавание, перерыв на десять минут, затем дзюдо и карате. С одиннадцати до полудня – сауна, массаж и отдых. В двенадцать тридцать – легкий вегетарианский завтрак. И так пять дней в неделю.
В цюрихском спортивном клубе, оборудованном наисовременнейшими снарядами, в обстановке повышенной комфортности накачивали мускулатуру мужчины и женщины всех возрастов, объединенные одним общим признаком: наличием больших денег. Йоганн Кофлер посещал его вот уже десять лет, с тех самых пор, как покинул родной Инсбрук и поселился в крупнейшем из городов Швейцарии.
Ему было двадцать восемь лет, рост – метр девяносто, но никто не смог бы назвать его красавцем: в его внешности было что-то неуловимое, нарушавшее общую гармонию. Несмотря на высокий рост и удлиненные пропорции тела, он больше всего напоминал большую морскую черепаху. Общее впечатление, производимое им, умещалось в слове «мешковатость». Все у него было каким-то обвисшим: глаза, нос, плечи, походка. Тем не менее он был превосходным спортсменом. Ему замечательно подходило определение, придуманное для шершня: «Противоречит всем законам аэродинамики, но все-таки летает». Его тело было живым оскорблением всех законов гармонии, но функционировало с безупречностью спортивного снаряда. Только в пристальном взгляде небольших голубых глаз сквозила необычайная жизненная сила.
Он поднялся на лифте, соединявшем подземные помещения с вестибюлем, и вышел на улицу. Стремительно преодолел под августовским солнцем расстояние, отделявшее его от стоянки машин. Пот катился по лицу градом, особенно из-за того, что на голове у него был парик. Он вынул из кармана мешковатых спортивных брюк носовой платок и прижал его ко лбу, стараясь не сдвинуть с места чуб волосяной накладки.
Навстречу ему попались две молоденькие секретарши, возвращавшиеся на работу после обеденного перерыва. Одна из девушек тихо сказала другой: «Снял бы он этот лишний скальп, меньше бы потел».
Он сел за руль красного «Рено» и выехал на дорогу, ведущую к холмам.
Его квартира была расположена в четырехэтажном особняке, составлявшем часть роскошного жилого комплекса. Он прошел мимо почтительно поклонившегося швейцара.
– Ваша почта, герр Кофлер, – сказал привратник, протягивая жильцу газеты и пачку писем. Это были в основном рекламные объявления. Один конверт с маркой и штемпелем из Санта-Моники, штат Калифорния, привлек его внимание. Он прочел письмо с жадным интересом. Директор ботанического сада приглашал его на симпозиум, назначенный на май 1983 года.