Слово демонстрация – «показ», также «доказательство в естественных науках», вошло в русский язык начиная с Петра I, будучи заимствованным из польского demonstracja, в свою очередь, из латинского demonstratio. Еще в звучании слова слышится «monstrare», монстр (то есть буквально показ без сущности, привидение, призрак, когда есть явление, но нет сущности, поэтому и страшно), от которого всегда избавляются, изгоняют. Разоблачение монстра – это поиски «чужого» в собственном теле и теле Другого, демонстрация человеческого. Изгнание монстра напоминает практику изгнания бесов (экзорцизма) с пограничными психическими проявлениями.
Коллективное тело заполняет, как рукава реки, мощеные улицы городов. Ненасильственное удержание территории требует постоянного присутствия большого количества людей. Иногда они обустраиваются на площадях, и выставленная напоказ обыденная жизнь людей становится важнее плакатов и речевых призывов. «Тела действуют перформативно, даже когда они спят на публике или организуют коллективные способы уборки территории, которую они удерживают»[239], – полагает Дж. Батлер.
Итак, перформативный телесный опыт нарушает привычную систему практик и норм. Коллективное тело реконфигурируется в политическое. Протестное движение тел начинает говорить самим своим предъявлением, без обязательного словесного сопровождения. Его требования понятны для испанских рабочих и французских студентов без перевода.
Телесное предъявление, хочется сказать, кривляние, как у шутов и юродивых, заменяет собой мимику и ужимки лица. Как сказано в начале, оно отменяет привычный идеологический принцип олицетворенности мира. Это трансформация народных и традиционных форм исторического предъявления множественного тела (карнавала). Всемогущее карнавальное обнажение под прикрытием масок не подвергалось цензуре, не изгонялось с площадей. Таковы же были колядки с ряжеными.
Перверсия карнавала поменяла не только верх/низ, но и публичное/приватное. И теперь приватная сфера телесных потребностей становится открытой, так же как любые другие социальные действия, совершающиеся публично. Джудит Батлер обращает внимание на то, что биологическое тело культурой и религией вытеснялось в скрытую, приватную область. И если публичное тело – открытое политическое, то органическое тело, требующее питания, можно назвать до-политическим телом, которое проводит подготовительную работу, обеспечивая его необходимой материальной базой для будущего предъявления.
Рождение тела политического продиктовано телом биологическим: холодом, страхом, голодом, которые оно испытывает. Согласно Жану-Люку Нанси, телесное начало – начало равноправия, которое утверждается в каждом[240]. У всех есть сердце и все испытывают жажду. Помнится, как Энди Уорхол в «Философии от А до Б» писал: «Все пьют Кока-Колу: я, Лиз Тейлор, Президент». По Нанси, «когда тела проявляются совместно или когда через их действие придается существование пространству проявления»[241], они осуществляют равноправие.
Топография происходящих событий важна, поскольку место пребывания тел тоже вовлечено в созидание этого «мы». Оно поддерживает и вдохновляет тела, помогая им переозначить свои смыслы. Мост между разными странами может стать топосом (устойчивым местом со своими свойствами) акции, и он становится продолжением коллективного тела. Тело протеста распространяется на разные территории, охватывая и покрывая их. Это не завоевание в прямом смысле, но включение, освоение пространства. Мост становится новой рукой, шеей, голосом коллективного тела.
Сближение тел в публичном пространстве порождает действие, которое не может быть приписано отдельным индивидам, но только общности. Оно происходит не между «мной» и «тобой», но между всеми «нами». Тело протеста обладает коллективной идентичностью. Молчащие тела говорят больше, чем каждая отдельная личность, вышедшая с рупором. Индивид отдает свой голос большому коллективному телу. «Коллективные действия сами овладевают местом, оживляют и организуют архитектуру», «реконфигурируют материальность публичного пространства».
Высказывание рождается в сопряжении тел, в реальности соприкосновения. Пространство между телами обретает смысл. Вместе с коллективным телом топос (место как место воспринимаемого смысла) начинает распространяться и увеличиваться за счет приращения новых масс. Он становится мобильным, перемещаясь вслед за общностью. Современный протест невозможен без медиа, которые помогают транслировать коллективное тело. «Медиа взламывают территориальные границы, создавая пространство проявления, значительно превосходящее местную конкретность»[242]. Вероятно, это то, что Саския Сассен называла «глобальной улицей»[243]. Камеры транслируют обращение тел, даже если оно безмолвно, поэтому тела никогда не перестают говорить.