Пусть это была шутка, но в ней был серьезный подтекст, особенно если вспомнить многочисленные предупреждения Есенина Эрлиху не жениться. Он говорил:
— Господи, какой дурак! Ну и дурак! А? Ты на меня, дурья голова, не смотри! Мне лет-то сколько! Жизнь-то моя какая! А тебе что? Ты мой совет запомнил: холостая жизнь для поэта все равно что мармелад! И стихи идут, и все идет! Женишься — света Божьего не увидишь! Вот что!
В Баку Есенина и Толстую увезли в дачную местность Мардакяны и поселили в бывшем загородном дворце хана. Чагин обещал Есенину создать для него «иллюзию Персии» и постарался это осуществить. Там был большой сад, фонтаны и всевозможные восточные лабиринты, переходы и прочие декорации в том же духе.
В тишине Мардакян Есенин написал несколько стихотворений, включая заключительные стихи цикла «Персидские мотивы», в их числе и известное стихотворение о мученической доле поэта, о его роковом предназначении:
«В это время, — утверждала Софья Толстая, — Есенин, чувствовал себя совершенно больным. Опять возникли подозрения, что у него туберкулез. Он кашлял, похудел, был грустен и задумчив».
Анне Берзинь Есенин писал из Баку: «Живу в Мардакянах, но тянет дальше. Куда — сам не знаю. Если очутюсь где-нибудь около Байкала, не удивляйтесь…»
Жена Чагина описала жизнь в Мардакянах: «Петр Иванович днем работал, приезжал на дачу только к вечеру. А мы с Толстой развлекали Сергея Александровича, отвлекали его от кутежей. Он очень любил сидеть наверху бассейна или лежал на ковре и мечтал, а зачастую писал стихи, а потом читал их нам. Часто его приглашали в близлежащие дома отдыха почитать стихи, и он никому не отказывал, охотно шел, читал, беседовал с людьми. Были также на даче теннисная и крокетная площадки, где тоже охотно Сергей Александрович коротал время. Ездили и на пляж. Вечерами собирались дачники в комнате, где стояло пианино. Софья Андреевна играла — пели, танцевали и, конечно, Сергей Александрович читал стихи».
Встречался Есенин в Баку и с Воронским. Отношения их были непростые. Воронский не мог не припомнить, как при первой их встрече в Москве Есенин сказал ему: «Будем работать и дружить. Но имейте в виду: я знаю, вы коммунист. Я тоже за Советскую власть, но я люблю Русь. Я — по-своему. Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду. Это не выйдет».
Воронский был действительно одним из немногих друзей Есенина, который понимал всю глубину человеческой и поэтической трагедии Есенина, печатал охотно его стихи в журнале «Красная новь», пока был там главным редактором, писал о творчестве Есенина серьезные статьи.
В Баку Воронский приехал вместе с Фрунзе. Тот взял его к себе в свиту, как земляка и революционного соратника. Здесь на товарищеском ужине Воронский познакомил Есенина с Фрунзе и с Сергеем Мироновичем Кировым. Есенин подробно расспрашивал Воронского о боевых годах Фрунзе. Чагину Есенин признался тогда, что лелеет мечту написать эпическую вещь о гражданской войне.
И все-таки тоска не оставляла Есенина и в Баку, в голове его теснились грустные мыли о своей прожитой жизни.
«Как-то в сентябре 1925 года, — вспоминал Чагин, — на даче, перед отъездом Есенина в Москву, я увидел его грустно склонившим свою золотую голову над желобом, через который текла в водоем, сверкая на южном солнце, чистая прозрачная вода.
— Смотри, до чего ржавый желоб! — воскликнул он. И, приблизившись вплотную ко мне, добавил: — Вот такой же проржавевший желоб и я. А ведь через меня течет вода почище этой родниковой. Как бы сказал Пушкин — кастальская! Да, да, и все–таки мы с этим желобом ржавые.
Есенин собирался поехать из Баку в Тифлис и Абас-Туман, курортное местечко в Грузии, где были целебные грязи. Увы, не получилось — его позвало в Москву письмо Евдокимова (сотрудника Госиздата), в котором тот писал Есенину, что надо разработать четкий состав планируемого «Собрания стихотворений», что по его оригиналам набирать сборник совершенно невозможно. Софья Андреевна рассказывала, что это письмо сильно встревожило Есенина и послужило поводом уехать из наскучившего ему Баку, отменив назначенную поездку в Тифлис и Абас-Туман.
В начале сентября Есенин вместе с Софьей Андреевной уехал из Баку.
Однако в дороге произошел неприятный инцидент. В поезде Есенин запил и, возвращаясь из вагона-ресторана в свой вагон — это было между Тулой и Серпуховым, — пытался вломиться в купе дипломатического курьера Адольфа Роги. Рога предупредил его о недопустимости подобных действий. В ответ Есенин, как писал в своей докладной записке Рога, «обрушил на него поток самой грязной ругани и угрожал набить ему морду». Всем окружающим было ясно, что поэт очень пьян. Ехавший в том же вагоне доктор Левин, член Моссовета, согласился освидетельствовать состояние Есенина, но тот не дал врачу подойти к нему близко, обозвав жидовской мордой.
По докладной Роги было возбуждено уголовное дело, и над Есениным нависла угроза судебного разбирательства.
На помощь пришел народный комиссар просвещения Луначарский, который обратился к народному судье Липкину с письмом, в котором объяснял, что Есенин человек больной, он пьет и в пьяном виде не отвечает за свои поступки. Конечно, его близкие будут следить за тем, чтобы подобные инциденты не повторялись. При этом Луначарский указывал на то, что из этого случая не следует раздувать скандальный судебный процесс над ведущим советским поэтом. Нарком просил судью Липкина, если это возможно, прекратить судебное преследование Есенина.
К Луначарскому присоединился Илья Вардин, видный деятель РАПа, который сообщил народному судье, что поэт Есенин в настоящее время проходит обследование в Кремлевской больнице, а в ближайшие дни его положат на лечение в одну из клиник.
«Я целиком подписываюсь, — писал Вардин, — под мнением А. В. Луначарского и со своей стороны подчеркиваю, что антисоветские круги, прежде всего эмигрантские, используют процесс над Есениным в своих собственных политических целях».
6 сентября Есенин с Толстой вернулись в Москву, а 18 сентября они оформили свой брак. Есенин пошел на этот шаг, хотя его отношения с Софьей Андреевной были очень изменчивы. Он был в то время — и это выглядело совершенно очевидным в глазах близких — тяжело больным человеком. Но при этом он категорически отказывался ложиться в клинику и лечиться и продолжал пьянствовать в обществе случайных приятелей и прихлебателей. Он по-прежнему много писал, но тематика его стихов все более сужалась. Им овладела убежденность, что все потеряно и никогда не вернется. В новых стихах играла гармонь и поэт вопрошал:
13 сентября он продиктовал четыре стихотворения, посвященные его сестре Шуре. Есенин очень гордился своей четырнадцатилетней сестрой, в одном стихотворении он даже выразил надежду: «повторяешь ты юность мою». Александра Есенина вспоминала, как в один из сентябрьских дней 1925 года Сергей предложил Шуре и Софье Андреевне покататься на извозчике. День был теплый, тихий. «Настроение у нас, — писала Александра, — было очень хорошее, и приятно было ехать легкой рысью и любоваться городом.