– Быть ненавидимым ею!– снова прошептал Иреней.
Музыка, игравшая в саду, проникла в окно, оставшееся открытым, и достигла их слуха. Порывистый ветер колебал пламя свечи. Эти неровные звуки и этот дрожащий свет составляли превосходный аккомпанемент этой полной горечи сцене.
– Нет,– произнес Иреней,– довольно и того, что она забудет меня; я не хочу, чтобы она меня возненавидела.
– Что же вы мне ответите?– затаив дыхание, спросила Марианна.
– Пусть свершится ваша судьба, несчастная женщина, и пусть этот человек живет, коль скоро с его жизнью связана ваша жизнь!
– О, благодарю вас, Иреней!
– Пусть он живет до тех пор, пока чаша не переполнится, и пусть он заслужит ваши проклятия!
Марианна не слушала его.
Она схватила его руку, и на нее полились радостные слезы.
Он вырвал руку – эти восторги причиняли ему боль – и произнес дрожащим от волнения голосом:
– Могу ли я еще чем-нибудь пожертвовать, после того, как я принес вам в жертву свое достоинство? Думаю, что не могу. Расстанемся же, Марианна, и на сей раз навсегда!
– Навсегда,– машинально повторила она.
– Прощайте!– сказал он.
– Прощайте, и вечное вам спасибо! – воскликнула Марианна и удалилась, то и дело оборачиваясь.
Через десять минут Иреней спустился в сады мэрии, чтобы подышать воздухом: он задыхался.
– А-а, вот и вы! – беря его под руку, воскликнул господин Бланшар.– Идемте! Маркиза де Пресиньи и графиня д'Энгранд уже приехали!
Иреней покорно последовал за ним.
Оба вошли в концертный зал.
Двенадцать горских певцов закончили народную песню, которая в их исполнении напоминала звучание органных труб.
Слушатели дружно аплодировали, за исключением графини д'Энгранд и ее сестры.
Читателю известно, что они уступили просьбам мэра Тета, только поняв, что от него не отделаешься и что не приехать попросту невозможно.
Впрочем, они, сколько могли, дали почувствовать свое нерасположение и подчеркнутой простотой туалетов, и тем, что явились позже всех.
Тем не менее они взяли с собой Амелию.
Все это не помешало, однако, мэру Тета, разорившемуся и оставшемуся на мели дворянину, бывшему пажу короля Карла X, устроить им прием по всем правилам этикета старого двора.
Для них были оставлены лучшие, то есть передние места, но обе сестры заупрямились и из каприза не пожелали покинуть самый темный угол гостиной.
В этом-то углу и заметил их Иреней.
Они сделали ему знак, чтобы он подошел к ним.
– Идите же к нам,– обратилась к нему графиня д'Энгранд, когда он был уже поблизости,– идите к нам, а то мы затерялись в этой толкотне.
Иреней, по пятам за которым неотступно следовал господин Бланшар, обдумывал, как ему приступить к делу.
– Что с вами? – спросила графиня.– Неужели музыка этих мужланов так сильно на вас подействовала? Вы выглядите так, словно она вас потрясла!
– Дело в том, что я кое-чего боюсь,– отвечал он, пытаясь улыбнуться.
– Чего же вы боитесь?– спросила госпожа д'Энгранд.
– Я боюсь что вы сейчас раскаетесь, что подозвали меня.
– О Боже!
– Да, вы видите перед собой предателя, изменника…
– Вы приводите меня в ужас!
– Человека, который не оправдал вашего доверия,– продолжал он, делая шаг в сторону и таким образом показывая, что он здесь не один.
– Да в чем же дело?
– Госпожа д'Энгранд, госпожа де Пресиньи, представляю вам… господина Бланшара!
Иреней предвидел, какое впечатление это имя произведет на сестер; они были ошеломлены.
Господин Бланшар, стоявший теперь на свету, взял слово.
– Сударыни,– заговорил он,– на меня и только на меня должен обрушиться ваш гнев, и я готов выдержать его тяжесть. Господин де Тремеле действовал по принуждению; позже он вам все расскажет. А пока я должен вам и должен самому себе возместить…
– Возместить?– холодно переспросила госпожа д'Энгранд.
– А разве вы забыли? – произнес господин Бланшар.
В пальцах его засверкал луидор.
Графиня д'Энгранд невольно улыбнулась.
– Господин де Тремеле был совершенно прав, когда сказал нам, сударь, что вы всегда достигаете своей цели.
Эти слова произнесла маркиза де Пресиньи.
Господин Бланшар низко ей поклонился.
– Я буду считать, что не достиг своей цели, сударыня,– отвечал он,– до тех пор, пока не получу прощения за мою настойчивость, впрочем, вполне понятную, и за вполне невинный обман.
– Это зависит от вас,– отвечала маркиза.
– Как – от меня?
– Маркиза права,– вмешался Иреней.– Вы уже заняли место: стало быть, самое трудное позади. Вы заняли это место хитростью, но, в конце концов, на войне как на войне! И теперь уже вы сами должны заставить всех забыть о своей победе.
– А мы предупреждаем, что будем долго о ней помнить,– прибавила маркиза де Пресиньи.
Господин Бланшар не сводил с нее глаз.
Он сел именно рядом с нею.
Амелия сидела с другой стороны, рядом с матерью. Ее внимание было всецело поглощено концертом: это был один из первых концертов, на который она пришла.
Сейчас она особенно пристально смотрела на эстраду, на которую церемонно поднялась какая-то женщина, сопровождаемая самим мэром.
Амелия схватила за руку графиню д'Энгранд.
– Ах, матушка! Смотрите!– воскликнула она.– Это та самая дама, которая была у нас сегодня утром.
Графиня взглянула на эстраду: в самом деле, это была Марианна. Извещенный о ее приезде, мэр Тета сегодня днем просил ее украсить своим присутствием праздник и спеть в пользу бедных. Марианна, снедаемая тревогой и все еще не пришедшая в себя после несчастного случая, отказалась. Но когда наступил вечер, она, успокоившись и обретя силы благодаря обещанию Иренея, изменила свое первоначальное решение и уступила новым просьбам, которыми ее осаждали.
По залу пробежал шепот удовольствия и любопытства. Имя и талант Марианны ни для кого не были тайной; этому городку необыкновенно повезло.
Когда Марианна появилась на эстраде, первые аплодисменты вызвала ее красота. Успокоившись за жизнь Филиппа Бейля, она, если можно так выразиться, излучала сияние; ее глаза ласкали всех, ее губы улыбались победоносно, лицо было добрым; глубокое и ровное дыхание волнами вздымало ее прекрасную грудь; давно уже не ощущала она такого могучего вдохновения.
Внезапно ее взгляд, обегавший весь зал, встретился со взглядом графини д'Энгранд. Яркий, горячий румянец залил лицо Марианны; вид, присутствие этой женщины, уже ненавидимой ею, вызывали у нее самые горячие чувства. Ей придало силы всеобщее восхищение – она слышала восторженный шепот публики; она была горда своим талантом – она знала, что она талантлива, и ей хотелось забыть об оскорблении, которое она стерпела сегодня утром.
Марианна пела около получаса, сама себе аккомпанируя на фортепьяно; никогда еще душа ее не растворялась в голосе всецело, и никогда еще этот голос не звучал так, как сегодня,– то нежно, то звонко, то властно. Она не стремилась к эффектам, к экстравагантности исполнения, когда вокальная техника становится единственным средством певца; она оставалась верна традициям простоты – традициям великих маэстро. Сама взволнованная, она стремилась заразить своим волнением и публику; она старалась передать свои чувства и переживания тем, кто ее слушал. За фортепьяно сидела уже не только профессиональная певица, но и вдохновенная женщина. Она достигла тех высот, за которыми начинается царство мечты,– достигла головокружительных вершин, подняться на которые небезопасно, чему примером является Антония Гофмана[20]; силой своего энтузиазма она увлекла за собой на эти вершины приумолкших слушателей. И вот уже концертный зал постепенно исчезает из поля зрения слушателей; они испытывают какую-то тревогу, их ослепляет восторг, доходящий до экстаза перед феноменом магии искусства; можно было бы сказать, что души их разлучились с телом и полетели туда, куда звала их эта поющая душа, подобно рою пчел, привлеченному звуками цимбал.
20
Певица Антония, героиня повести Э. Т. А. Гофмана «Кремонские скрипки», умирает на сцене.