В былые времена в этом месте, где волна катит свою пену и шепчет свои жалобы, возвышались массивные крепости прославленных капталей[29] Бюша, этих страшных воинов, легенда о которых с давних пор ждет своего поэта. В этой движущейся могиле лежат и Мимизан, процветавший в средние века, и Аншиз, который вел оживленную торговлю. Все погубило нашествие песков.
У косы Грав, неустанно разъедаемой волнами Атлантического океана, моряки в ясную погоду отчетливо различают в глубине вод башни и крепостные стены: это руины античного Новиомагума. Другие города напоминают об участи Помпеи: таков Вье-Сулак, церковь которого, наполовину погребенная, все еще возвышает свою заброшенную колокольню – символ разрушения.
Можно подумать, что читаешь баллады, неправдоподобные легенды. Этот песчаный потоп, продвигающийся вперед, вздымающийся ввысь и напоминающий иной потоп, это терпеливое и постоянное вторжение, этот бич, перед которым беспрестанно отступает все появляющееся на свет Божий, это постепенное исчезновение городов, поместий и хижин; это бесшумное завоевание края, некогда населенного и богатого,– все это повергает в трепет и наводит ужас; и что бы ни говорила об этих руинах наука, разум отказывается объяснить это явление причинами высшего порядка.
Дюны несравнимы с морскими волнами: высота дюн колеблется от пятидесяти до двухсот футов; порой они бывают и выше. Некоторые из них шириной до двух миль. Ветры и время образовывают ложбины протяженностью нередко в несколько миль. Самые высокие дюны – это дюны центральные; даже сильные ливни способны всего-навсего округлить их вершины и увеличить их основания.
Буря в дюнах представляет собой нечто возвышенное и в то же время ужасающее.
Тогда эти библейские холмы, мчащиеся галопом, как стадо баранов, уже не просто игра воображения, а сама действительность во всем великолепии своих гигантских размеров. Под завывания волн дюны колеблются, принижаются, отдаляются друг от друга, устремляются вдаль, выстраиваются в ряд; ветер преследует их и гонит их верхние слои, похожие на густой туман. Колючий дрок, маленькие сосенки, чьи корни внезапно обнажаются, сопротивляются и плачут под натиском ветра, буря уносит их вместе с кусками гнилых деревьев, листьями морских водорослей и обломками раковин.
В царствование Людовика XVI некий молодой человек – инженер Бремонтье, впервые проезжавший по побережью Гасконского залива, увидел, как движется одна из этих песчаных гор высотой приблизительно в шестьдесят метров; за короткий промежуток времени – часа за два – она передвинулась на несколько футов. Этот молодой человек не мог без ужаса подумать о том, что вся эта масса разрушенных дюн, колеблемая бурей, должна была проделать тот же путь, что и гора, у подножия которой он находился.
Тогда он рискнул изобрести способ остановить их. Обращаясь одновременно к морю, ветру и песку, он с утроенной гордостью восклицал: «Дальше вы не пройдете!»
Нужно ли говорить, что на него смотрели как на безумца?
Однако полвека спустя восхищенная и признательная Реставрация воздвигла в честь Бремонтье черную мраморную колонну как раз в центре одной из тех дюн, передвижение которых он остановил; эта колонна возвышается в нескольких шагах от Тета, спасенного им от страшного разрушения.
Дело Бремонтье продолжается непрерывно: всходы сосен и дрока должны будут воздвигнуть барьер против вторжений Океана; фашины и береговые укрепления простираются по прибрежной полосе, и благодаря этим сооружениям гасконские дюны если и не закреплены окончательно, то, во всяком случае, их движение замедлено, и разрушение местности отсрочено на несколько веков.
У каждой из дюн есть свое название, которое они получили от рыбаков, виноградарей или от географов.
Среди тех дюн, которые образуют дамбу Аркашонского залива, есть Рыжая, Дюфур, Пен-Тюрлен, Злая и Кошка; эти названия, иные из которых не лишены меткости, были выдуманы, чтобы определить форму, напомнить о каком-то несчастном случае или же почтить имя какого-либо почтенного помощника мэра.
Дюна, к которой направлялись Филипп Бейль, Иреней де Тремеле и господин Бланшар, ведомые Пеше, называлась Жанной Дюбуа.
Она отстояла всего в какой-нибудь полумиле от моря и выделялась среди других дюн своей абсолютной сухостью, режущей глаз белизной и удручающим однообразием. Ее голая вершина, напоминавшая лоб бунтующего мыслителя, обличала бесполезность неоднократных попыток засеять ее.
У этой-то Жанны Дюбуа, в бухте, в песчаных берегах которой были просверлены тысячи ямок, они и высадились.
– Что это такое?– спросил господин Бланшар.
– Это морские блохи проделали такие скважины,– отвечал лодочник.
И в самом деле: на каждом шагу прыгали мириады этих насекомых.
Чтобы подняться на дюну, все стороны которой были крутыми, было совершенно необходимо помогать себе не только ногами, но и руками, что и делали четверо наших героев долгих четверть часа.
Этот подъем не обошелся без затруднений еще и по причине обвалов, которые ежеминутно вызывала эта четверка.
– Если бы пошел дождь,– заговорил Пеше,– пески затвердели бы, но засуха стоит уже три недели, а жара делает их куда какими сыпучими.
Наконец они поднялись на более или менее ровную площадку, откуда взгляд охватывал Аркашонский залив почти целиком; но место это было непригодным для пришельцев: здесь неистовствовал яростный ветер.
– Поищем другое место,– сказал господин Бланшар, прилагая все усилия, чтобы удержать шляпу на голове,– здесь очень уж неприятно даже для…
Он не кончил фразу: порыв ветра не дал ему договорить.
– Закройте глаза! – крикнул Пеше.
Но было уже поздно.
Вихри песка обрушились на путешественников, хлеща их по глазам, по ноздрям, по губам; через какое-нибудь мгновение все уже задыхались.
– Черт бы побрал эти проклятые места! – еле выговорил закашлявшийся Филипп.– Как же случилось, господин Бланшар, что вы завели нас сюда? К чему все эти предосторожности? Это излишняя роскошь в такой пустынной местности. Разве для нашего дела не подошел бы какой-нибудь уголок леса позади гостиницы?
– Вы правы,– отвечал господин Бланшар,– но дело в том, что лес я знаю, а дюны не знаю. И вот человека победил турист… А так как, возможно, мне сегодня придется уехать из Тета прежде, чем всплывет на поверхность наша проделка, я не был бы огорчен, если бы ваша дуэль дала мне возможность совершить последнюю экскурсию по этим местам.
Второй порыв ветра помешал Филиппу ответить.
– Веди нас в какое-нибудь убежище,– обратился к Пеше господин Бланшар, как только смог заговорить.
– Да я и сам не прочь,– отвечал Пеше,– только придется нам снова пройти всю дорогу, прежде чем мы найдем подходящее место.
Он встал впереди всех, и наша четверка тронулась в путь.
Земля была безмолвной, словно по ней шагало само преступление; можно было подумать, что все четверо обуты в домашние туфли. Не раздавалось ни единого звука, даже шуршания какого-нибудь пресмыкающегося. И только сосновые шишки время от времени отрывались от одинокого дерева и тяжело падали на песок.
Они добрались до небольшой долины, где росли только какие-то злаковые растения с ползучими коленчатыми побегами. Эта бесплодность земли, соединяясь с вечной тишиной, пагубно влияет на мысль и открывает широкие перспективы для размышлений о небытии. Печаль сьерры[30], о которой так много было сказано, ничто по сравнению с печалью этих дюн.
– Хм… скверный ветер… с запада дует…– проворчал Пеше.
На повороте, где долина начинала сужаться, Пеше повернулся к своим спутникам и сказал:
– Идите по следам стада.