– И это все?
– Это все.
– В самом деле,– сказал Иреней,– в таком желании ничего странного нет; но я боюсь, что оно потерпит крушение.
– Вы так думаете?
– По крайней мере, сегодня утром они дали мне это понять.
– Таким образом, они отказываются от знакомства со мной?
– Нет… они это откладывают.
– Как так?– спросил господин Бланшар.
– Я хочу сказать, что они будут рады принять вас в любое время в Париже или в Энгранде – там двери их гостиных открыты круглый год; но в Тете вы роковым образом подпали под их закон не принимать никого. Вы меня понимаете?
– Прекрасно понимаю и благодарю их за столь лестные для меня приглашения на будущее, которыми я, несомненно, не воспользуюсь никогда в жизни.
– Но почему же? – в свою очередь, задал вопрос Иреней.
– По двум причинам: во-первых, скорее всего я никогда не попаду в Энгранд, а во-вторых, как только я окажусь в Париже, я тут же забуду о графине и маркизе. Знакомство с ними представляет для меня ценность только в этой пустыне.
– И что же?
– Да то, что я поищу другую возможность встретиться с ними.
– Другую возможность?
– Разумеется! Уж не думаете ли вы, что я совершенно лишен воображения? И разве нельзя проникнуть к людям, не постучавшись к ним в дверь?
– Признаюсь, что до сих пор я довольствовался именно этим способом, все же прочие казались мне достоянием театров и «Криминального вестника».
– Что ж,– заметил господин Бланшар,– я вижу, что, оказывается, я моложе вас!
И он возобновил прогулку по комнате.
Иреней подошел к окну и стал вглядываться в даль.
– Видите ли,– внезапно заговорил господин Бланшар, подойдя к Иренею,– я всегда считал необходимым сделать то, что я решил сделать. Это один из главных моих принципов, вернее, самый главный. Величайшей моей заботой всегда было сдержать данное мною слово. Я бросаю вызов самому себе и бестрепетно его принимаю; я вызываю самого себя на поединок с необычным и трудновыполнимым. Если вначале я не стремлюсь сделать какое-то дело, то именно оно тут же меня и увлекает. Вы ошибаетесь, если видите в этом оригинальность; здесь нет ничего, кроме той последовательности, которая внушает уважение к воле человека. В моей системе мне помогает значительное состояние, а мои желания не выходят за пределы возможного. Всем известно, как тщательно я избегаю внимания общества и сколько усилий я приложил, чтобы скрыть мои поступки от нескромных газет. Я не снимаю зрительный зал для себя одного; я не вмешиваюсь в дела укротителей диких зверей в надежде увидеть, как их сожрут их же питомцы; я не сворачиваю горы для собственного удовольствия; я не ношу тюрбана, как это делал господин де Бонневаль[9]; я не поджигаю никаких храмов; я, наконец, человек, который живет, что называется, частной жизнью, и именно в моей частной жизни я и ищу впечатлений. Я не стремлюсь к развлечениям – это было бы признаком непомерного честолюбия, но я хочу не очень скучать – это более скромное желание. Чувственные наслаждения – это для меня наслаждения второго сорта; большинство моих удовольствий я ищу в сфере интеллектуальной. Не угодно ли пример?
Однажды вечером, в некоей гостиной, где было человек пятьдесят, я развлекался, размышляя вслух. Редчайшее наслаждение, не правда ли? Бесценное удовольствие!… Четверть часа спустя слуга подал мне шляпу, и я получил десять вызовов на дуэль на завтрашнее утро. А я всего-навсего сказал нескольким женщинам, что они некрасивы, и нескольким мужчинам, что они не блещут умом.
Иреней не смог удержаться от смеха.
– Остается пожалеть,– заявил он,– что с вами не был знаком Гофман.
– Почему?
– Да потому, что он, несомненно, сделал бы вас персонажем какой-нибудь своей сказки.
– Господин де Тремеле, ваш взгляд, как взгляды всех людей на свете, останавливается на поверхности. Вы делаете мне честь, считая меня фантастическим персонажем потому, что я пренебрегаю обычаями. А между тем наука о гипнозе зашла куда дальше, чем я, в проявлениях феномена воли.
– Наука о гипнозе – да. Но вы совершаете свои поступки, не будучи загипнотизированы, и потому вы, должно быть, встречаете препятствия на каждом шагу
– Верно, на каждом шагу, и именно это придает моей жизни интерес, то непредвиденное, которое ваши обычаи изгоняют. Вы думаете, что самые несложные мои планы весьма сложно осуществить? Вы правы, и в подтверждение вашей правоты расскажу вам один случай.
Я не люблю обедать в одиночестве. Два года назад я приехал в один пограничный город, и, так как я никого там не знал, я решил пригласить к столу первого встречного. Это совсем просто, не правда ли? С этой целью я встал на самой людной улице и по очереди заводил разговор с теми, чья одежда и физиономия казались мне наиболее приемлемыми. Большинство из них вежливо отказалось, скрывая удивление или же недоверие; одни ссылались на то, что уже куда-то приглашены, другие ссылались на то, что семейные традиции не позволяют им обедать вне дома. Один из них, самый чистосердечный и самый экспансивный, изо всех сил старался привести меня к себе, но это не входило в мои планы, о чем я ему и сказал.
Потеряв надежду залучить к себе людей соответствующего положения или людей, которых я принимал за таковых, я счел нужным спуститься по социальной лестнице на ступеньку ниже и обратиться к так называемым эксцентричным людям: к учителям, небрежно одетым, но загоревшим на свежем воздухе, к людям меланхоличным, ведущим беспорядочный образ жизни и не сохранившим достойного обличья. Так вот, от этих людей я опять-таки получил отказ, да, отказ: одни отказывались из гордости, другие – из смирения. Самый бледный, самый желтый, самый худой из этих праздношатаек сказал мне, опустив глаза и приняв вид юной девы: «Сударь, я пообедал четверть часа тому назад». Я был ошеломлен, но тут же пришел в себя и предложил ему зубочистку.
– Вы поступили жестоко!
– Что вы хотите! Меня начало раздражать это дружное сопротивление… Самый благоразумный из этих чудаков согласился принять мое приглашение лишь при том условии, что он приведет с собой жену, тещу и двух детей, дабы они могли разделить с ним трапезу. Я повернулся к нему спиной. Однако мой аппетит уже не позволял мне медлить. Потеряв терпение, я прямиком направился к рассыльному, стоявшему на углу; это был почтенный савойяр в зеленой бархатной куртке.
– Хочешь пообедать со мной? – резко спросил я.
– Охотно, сударь, если платить будете вы,– с радостью ответил он.
– Тогда идем сей же час!
– Извините, но я не могу покинуть свой пост до вечера. Я все едино что часовой на посту, а это дело священное. Черт возьми! В моем квартале мне доверяют, а стало быть, обмануть доверие клиентов я не могу.
– Но ведь до вечера еще два часа!– воскликнул я.
– Возможно. И за это время мне могут дать какое-то поручение: либо чемодан донести, либо проводить куда-то приезжего, и я потеряю службу в гостинице. Делу время, потехе час.
– Попроси, чтобы кто-нибудь тебя заменил.
– Не могу, сударь. Я очень огорчен, но в эти два часа я отсюда не уйду.
– Ты выпьешь шампанского!
– Превосходно, только вечером.
– Ты будешь есть все, что захочешь!
– Отлично, только через два часа. Э! Два часочка пройдут незаметно, сударь, и вы еще нагуляете аппетит
– Ну уж нет!
– Нет так нет; стало быть, и говорить не о чем.
Мое замешательство достигло предела; наконец я решил, что нашел наилучший выход из положения.
– Послушай,– сказал я,– ты же и мечтать не можешь, что за эти два часа ты получишь больше четырех поручений; будем считать, что за каждое из них ты получишь по три франка; это составит двенадцать франков, верно? Вот тебе луидор, покидай свой пост и идем обедать.
Тут мой савойяр покраснел от гнева.
– Я беру деньги только за работу!– вскричал он.– Не желаю я брать деньги за развлечения! Если вам нечего больше делать, кроме как потешаться надо мной или унижать меня, то ступайте своей дорогой!
– Ах, черт побери,– сказал я, тоже обозлившись,– я имею право дать тебе любое поручение, коль скоро я тебе плачу. Ступай за мной!
9
Граф Клод-Александр де Бонневаль (1675-1747) – французский генерал, служивший в Турции; султан Ахмет III сделал его пашой.