– Вы ошибаетесь.
– Не найдется ли случайно у вас в карманах немножко соломы?
– Соломы? Увы, нет.
– Очень жаль: вы заткнули бы мне уши. Окажите мне услугу: собирайте солому, где только сможете. А я попрошу у санитаров иголку и нитку… Увы! Я чувствую, что с каждым днем соломы становится все меньше и меньше!
С этим скорбным восклицанием полковник, слегка подпрыгивая, удалился.
– Как могла возникнуть столь странная мысль? – спросил своего чичероне господин Бланшар.– Кем он себя считает – птицей или четвероногим?…
– Ни тем, ни другим! Его единственное честолюбивое желание – фигурировать в Артиллерийском музее.
Господин Бланшар уже был не в состоянии возражать: все, что он здесь видел, начинало казаться ему естественным.
– Если вы хотите познакомиться с абсолютно убежденным пансионером, так это вон тот, во всей совокупности особенностей, определяющих животное,– смотрите в ту сторону,– сказал высокий молодой человек.– Видите вон того мужчину, который стоит с угрожающим и свирепым видом? Я уверен, что в этот момент он думает, что представляет собой дракона святого Георгия. Это такой же сумасшедший, как мы с вами.
– Благодарю вас,– спокойно произнес господин Бланшар.
– Он думает, что он один приобрел монополию по очереди воплощаться в знаменитых животных. Вчера, например, он проснулся и разбудил всех нас оглушительным «кукареку!», грохотавшим, как звук трубы: он вообразил себя петухом, которого услышал апостол Петр. А прежде он был тельцом апостола Луки – следовательно, он мычал. Он не всегда бывает таким последовательным христианином: его экскурсы в античную мифологию случаются достаточно часто. Я даже серьезно думаю, что он попал сюда за то, что весьма нескромно вообразил себя лебедем некоей современной Леды[101], но это меня не касается. То вы услышите, что он ржет, как Буцефал[102], то вы увидите, что он куда-то карабкается, как паук Арахна[103]. Он предложит вам партию в домино, как МунитоМунито – дрессированная собака, умевшая читать… Однажды он вцепился мне в горло, вообразив, что я – Милон Кротонский, а он – лев[104], но уже на следующий день он глубоко в этом раскаивался и плакал, как лань Женевьевы Брабантской[105].
– Все эти сумасшедшие весьма изобретательны,– заметил господин Бланшар.
– Им и делать больше нечего,– скромно возразил черноволосый молодой человек.
– Но я вижу, что некоторые из них читают так называемые «толстые» журналы. Разве администрация не боится, что в них проснется жажда политической деятельности?
– О, нет! Прежде всего «политические сумасшедшие», если можно так выразиться, помещаются в другом отделении, которое предназначено исключительно для них. У сумасшедших нашего отделения – отделения номер десять – есть только интересы, но отнюдь не страсти. Им разрешено самолично и на свой счет подписываться на любые газеты и журналы. Что касается меня, то мои скромные средства не позволяют мне этого удовольствия.
Первый день пребывания в Шарантоне отнюдь не показался господину Бланшару ни долгим, ни скучным. Ум его приспосабливался к этому царству фантазии, по которому летал рой олицетворенных мечтаний. И к тому же разве не намеревался он сам поехать в Турцию? Разве прежде не выражал он желания посетить страну, где женщины носят паранджу, а мужчины – оружие? Нам представляется, что господин Бланшар должен был быть доволен: Шарантон был для него предвкушением Константинополя.
За обедом, как его и предуведомили, он занимал место между полковником и той личностью, которую называли романистом. Обед за столом директора был большой честью, и эту честь поочередно оказывали тем, кто сумел заслужить ее послушанием и примерным поведением. Сегодня на обед к директору были приглашены тридцать избранников. Директор издали узнал господина Бланшара и дружески помахал ему рукой.
Как только господин Бланшар уселся на свое место, романист завязал с ним разговор, наклонившись к его уху. Вот что он сказал:
– «В одно прекрасное июньское утро по берегу реки медленно ехал всадник; лицо его дышало искренностью и отвагой; его султан развевался по прихоти ветра…»
– Я это знаю, я знаю,– прервал его господин Бланшар.
– Досадно,– прошептал романист.– Но у меня есть и другие вещи. «О, моя Хуана! Клянусь, что ты никогда не будешь принадлежать никому, кроме твоего Пабло!– так говорил в Арагонской сьерре молодой человек, в котором по его воинственному, решительному виду, по его вышитой куртке нетрудно было распознать погонщика мулов».
– Это я тоже знаю.
– Вы чересчур требовательны!
В эту самую минуту один из сумасшедших легко вскочил и бросил какую-то крупинку в тарелку господина Бланшара.
– Что это такое? Что это такое? – вскочив со стула, вскричал господин Бланшар.
– Попробуйте ваш суп теперь,– отвечал сумасшедший, снова занявший свое место.
– Ну, ну! Господин Корбюлон! – строго произнес директор.
– Что он мне положил? – спросил господин Бланшар своего соседа-полковника.
– Это совсем безвредно. Этот оригинал вообразил, что открыл рецепт амброзии.
– И он проделывает это со всеми блюдами?
– О, нет!
– «Лет тридцать тому назад, на улице Гросс-Экритусар, в Реймсе, внимательный наблюдатель заметил бы темный дом в ломбардском стиле. В одном из узких окон, тщательно охраняемых железными решетками, время от времени появлялась прелестная головка молодой девушки…»
Это романист снова наклонился к уху господина Бланшара.
– Это вступление я читал не позднее чем позавчера,– поспешно прервал романиста господин Бланшар.
– Вероятно, меня обокрали.
– Что ж, весьма возможно.
Пока они разговаривали, сумасшедший, сидевший напротив господина Бланшара, дерзко похитил у него котлету.
Господин Бланшар хотел было закричать.
– Молчите!-сказал ему сумасшедший.– Я – невидимка!
– «Черт побери! Тысяча чертей! Клянусь, что, по крайней мере, четверо из вас останутся лежать на этих плитах!»– вскричал медлительный Амори, и торжественно поднял свой тяжелый резной кубок…»
– Довольно! Довольно! Пощадите! – сказал господин Бланшар, постепенно приходя в скверное расположение духа.
– Это эпизод из войны против альбигойцев[106],– прошептал сконфуженный романист.
В течение нескольких минут господин Бланшар прислушивался к беспокоившим его звукам – со стороны полковника доносилось какое-то царапанье.
– Вы слышите?– спросил его господин Бланшар.
– Т-сс!
– Так это вы?
– Да, я,– отвечал полковник.– Следуйте моему примеру: я вытаскиваю из моего стула столько соломы, сколько могу.
– Но сиденье провалится!
– Не беспокойтесь!
«Генерал Моранж не принадлежал к числу тех заурядных людей, которые, безбоязненно идя под огонь неприятеля, смиренно возвращаются под кров своего замка и, подобно Гераклу, садятся за прялку у ног некоей новоявленной Омфалы[107]. Этот железный человек…»
– Ах! Вы становитесь невыносимы! – вскричал господин Бланшар.
– Продолжение в следующем номере журнала,– опустив голову, сказал сумасшедший.
Других происшествий за обедом не было. Стать общим разговор, конечно, не мог. Когда с десертом было покончено, пансионеров развели по соответствующим отделениям, где, после достаточно оживленного заседания в общей зале, каждый из них, в соответствии с размерами своего состояния удалился либо в общую спальню, либо в свою отдельную комнату.
Господин Бланшар, впервые за весь год лишенный своей кареты, с искренней досадой улегся спать в предназначенной ему комнатушке. Сняв покрывало с постели, он обнаружил под подушкой листок бумаги, который, несомненно, подложили туда в его отсутствие.
Развернув бумагу, он прочел нижеследующие строки, если и не свежевыдуманные, то, во всяком случае, свеженаписанные:
«Сжалься над Амандой! Если она виновна, пусть ее грех падет на мою голову! Да, я был твоим другом, и, однако, я забыл об этом; велико, да, велико мое преступление, но есть у меня и оправдания. Аманда так прекрасна, а ты так беспечен! Какие дивные прогулки совершали мы с ней вдвоем по берегу Ньевры в часы, когда солнце ложится в пурпурные облака! Воспоминание о тебе возникало между нами поистине как угрызение совести, но оно скоро исчезало. Несчастный друг мой, я не смею взглянуть тебе в глаза, но сжалься над Амандой! Будь милосерд, будь благороден, будь великодушен! Сжалься над ней! О, сжалься! Сжалься!»
103
Арахна – искусная ткачиха, соперничавшая с Афиной, за что Афина превратила ее в паука (
104
Милон Кротонский – знаменитый греческий атлет; дерево защемило его руку, он не смог высвободить ее и стал добычей диких зверей.
105
Женевьева Брабантская – героиня средневековой легенды. В ее судьбе большую роль играет прирученная ею лань.