Но это неважно, потому что нашлись еще Ира, Татьяна, четыре Наташи и даже одна Мария Ивановна пятидесяти с лишним лет, которые утверждали, что Себастиан — мужчина всей их жизни и они не собираются уступать его без боя.
Все эти истории ее немного успокоили. Она не одинока, не одну ее обманули. Среди возмущенных русских «невест» были и редкие красавицы, и жалкие дурнушки, и умницы с тремя высшими образованиями и собственным бизнесом, и трогательные дурочки, которые делали семь ошибок в словосочетании: «Убью подонка!»
У Инниных подруг тоже нашлись печальные истории.
— Ты просто ненормальная, — говорили они. — Это же всем известная ловушка. Ничего плохого в курортных романах нет, если ты играешь по правилам. Просто надо сразу настроиться на то, что, несмотря на романтический антураж, несмотря на все эти прогулки по лунному пляжу, жасмин в твоих волосах, запах соли на его коже и Вселенную в его приближающихся глазах, несмотря на все это, у вас ничего, ничего, ничего не получится. Вы расстанетесь, и у него появится новая Наташа, в волосы которой он будет вплетать жасмин.
Правила игры Инна приняла.
Но вот забыть космос, который привиделся ей во взгляде горячего Себастина, она так и не смогла. Нет, даже не в самом Себастиане дело, в конце концов, он подло с ней поступил, он прекрасно знал, что она небогата, но на пятьсот долларов развел. А в том чувстве свободы, моря внутри, сумасшествия, узаконенного безумия, эйфории.
Прошло полгода, и она снова отправилась в Турцию — на этот раз на Эгейское побережье, в небольшой городок Кушадаси. Весь день она золотила кожу на пляже, а в первый же вечер, подкрасив губы, сбрызнув волосы сладковатым парфюмом «Ангелы и Демоны» от «Живанши», выпив пару бокалов вина для блеска в глазах, Инна отправилась на набережную, чувствуя себя и ангелом, и демоном одновременно. И в первом же попавшемся кафе познакомилась с греческим богом, который притворялся Арнольдом из Квебека, хотя потом, она это выяснила все на том же сайте, был Ибрагимом из Измира.
Он был богом, и этим сказано все. Гладкая кофейная кожа, умные темные глаза с ресницами мультипликационного олененка Бемби, сильное мускулистое тело с длинными ногами атлета. Уже там, в кафе, в первый же вечер, их пальцы переплелись, и она поняла: на этот раз все будет иначе, она будет энергетическим вампиром, а не донором, она сама полакомится космосом, ничего не отдав взамен.
Она представилась Адрианой, программистом из Чехии. Пылкое воображение шулерски вынимало из рукава детали: Инна нафантазировала уютный домик в пригороде Праги, сад с жасминовыми кустами и крошечной голубой елью, на которой под Рождество она развешивает деревянных Щелкунчиков, деревенскую пивоварню, которая принадлежит ее бывшему мужу, жуткому тирану — она сбежала от него два года назад, а он до сих пор ее преследует, хочет вернуть. Инна все это рассказывала и все глубже погружалась в созданную ею же самой реальность. Арнольд‑Ибрагим не заподозрил подвоха, за ничтожных девятнадцать лет своей жизни (как и все восточные мужчины, он выглядел старше и врал случайным любовницам, что ему двадцать семь) он привык к тому, что одинокие женщины готовы рассказать ему всю правду о себе, вывалить все самое сокровенное, самое интимное, пытаясь его заинтересовать и привязать к себе, жалкие дуры.
Инне понравилось быть смешливой Адрианой, к концу отпуска ей даже почудилось, что у нее появились новые жесты и какая‑то другая, не свойственная ей улыбка. Она поверила в придуманную ею женщину, впустила ту в себя, и вместе с несуществующей Адрианой они пили жизненные соки юного Аполлона, доили его энергию, вбирали в себя. Она оставила вымышленный адрес, взяла его телефон и, чтобы окончательно закрепить победу, пообещала оплатить ему мотоцикл «Harley Davidson», о котором он с самого детства мечтал. В самолете на обратном пути Инна посмеивалась, представляя, как вытянется его красивое лицо, когда он обнаружит, что никакой Адрианы не существует.
Потом был Египет и араб по имени Мухаммед, похожий на Бенисио Дель Торо, породистый самец с большими амбициями и капризным эго. Он клюнул на Иннины серьги из дутого золота, на ее фальшивую сумочку «Louis Vuitton» и наигранную надменность ее манер, которую принял за чистую монету. На этот раз Инна играла Екатерину, Катеньку, жену нефтяника, пресыщенную фурию с Рублевки, приехавшую развеяться, понырять с аквалангом и посидеть в гордом блаженном одиночестве на морском берегу. Он не в первый раз обманывал курортниц, в глубине души презирал всех этих Наташ с подведенными глазами, в золотых русалочьих купальниках, которые гроздьями западали на его природную мужественность, шептали ему слова любви, клялись в верности, соглашались выйти замуж, а сами были такими порочными, наглыми, грязными. Он не в первый раз обманывал, но и в голове не держал, что и его тоже могут обмануть. Нефтяная леди Катенька показалась ему идеальной дойной коровой — такую можно вызывать к себе два‑три раза в год, самозабвенно трахать под полной луной, иногда угощать местным сладким вином или кальяном с дурью и раскрутить на алименты долларов как минимум в пятьсот. Мелкие подарки даже не в счет.
Ласковая солнечная Катенька, домашняя кошка, дремавшая в солнечном пятне подоконника, давно прирученная, послушная и тихая, превращалась в тигрицу под теплом его умелых рук. А потом они лежали рядом и разговаривали, насколько Мухаммеду позволял его скудный английский. И Катенька рассказывала о своем муже, неповоротливом сибирском увальне, о золотой клетке белокаменного особняка, в которой она заточена вот уже как седьмой год, о служанках‑филиппинках, гоночных кабриолетах, скачках в Аспене и распродажах в Риме. Она рассказывала, а у Мухаммеда горели глаза, и он говорил, что это от любви…
Потом был Тунис и пылкая страсть с Самиром; для него она стала Жанной, мрачноватой поэтессой, которая носила только черное, пила неразбавленный ром и курила крепкие сигары. Она читала ему Гумилева, а он слушал, ничего не понимал, но делал вид, что растроган. Инна видела, что он ей верит, верит на все сто, и это заводило ее еще больше.
Самолет пошел на снижение, и впервые за весь день Инна улыбнулась — самой себе, беспричинно. За полупрозрачной вуалью облаков проглядывалась растрескавшаяся земля пустыни и синее‑синее море, перечеркнутое белыми линиями, тянувшимися за быстроходными катерами. Впереди ее ждало две недели счастья, две недели чужой жизни, куда более интересной, чем ее собственная. Жизни, о которой Инна пока не имела понятия, но которая совсем скоро заполнит все ее существо, вытеснив ее саму куда‑то за пределы. Вместе со всеми ее страхами, морщинками, которые все глубже впиваются в кожу, ночными кошмарами, когда она представляет одинокую старость в прокуренной хрущобе, смутными мечтами и фантазиями, многолетней вялой влюбленностью в женатого шефа, пахнущего капустой и стряхивающего перхоть на вельветовый пиджак, серой Москвой, неприметным тихим существованием, которое она вела.
Эта женщина больше не была самой собой — скучной девицей тридцати четырех лет, менеджером в магазине сотовых телефонов, измученной обстоятельствами Инной, она была кем‑то другим, кем‑то, кто был умнее, красивее, удачливее, чем она сама.
Кем‑то, кто смел рассчитывать на счастье.
Квартира производила впечатление оплеухи. Как будто бы роскошь была осязаемой и наотмашь ударила смущенную Анюту по лицу. Ступив на инкрустированный паркет и оставив у входной двери разношенные сапоги, она испуганно поджала пальцы ног. Как будто бы ее чистые, но латаные‑перелатанные чулки могли одним своим прикосновением осквернить этот пол.
Как странно. Еще несколько минут назад она брела по улице, вертя в руках бумажку с адресом, и случайно наткнулась взглядом на свое отражение в магазинной витрине. Остановилась на секунду, критически прищурилась и — черт его знает, в чем там было дело, может быть, она приятно разрумянилась от долгой ходьбы, а может быть, просто на ее лицо как‑то хитро падал свет — Анюта вдруг подумала: «Черт возьми, а я еще ничего!» Да, полная. Но окутывая ее тело коконом жира, невидимый шелкопряд пожелал сохранить пропорции, Нютина фигура по‑прежнему напоминала гитару (только очень‑очень большую гитару). Ее волосы были тусклыми, виски казались пегими из‑за ранней седины, но ведь она просто всегда ленилась, не находила времени и не видела смысла в том, чтобы пользоваться хорошей краской! Под глазами собрались лучики тонких морщинок, зато подбородок не поплыл. А у Жанны Фриске и Мадонны тоже морщинки, что не мешает им слыть красавицами. И пальто — простенькое, но новое, шерстяное, красное — необычайно ей шло. Она даже приободрилась, приосанилась.