Она смотрела на Васю снизу вверх, как на божество, всегда.
Даже когда его природная мужская красота усохла, поблекла, придя к знаменателю новой высокоградусной жизни. Подурневшего спившегося Васю она любила больше.
Как большинство запойных алкоголиков, он был болезненно худ и имел землисто‑зеленоватый цвет лица. Сквозь белую кожу рук просвечивали фиолетовые вены. Щеки ввалились, как у покойника, пожелтели зубы. Он ленился бриться, и его подбородок зарос редкими курчавыми волосинами, из‑за которых он стал похож на унылого козла.
Анюта видела в нем другое.
Бледно‑голубая жилка бьется на виске, от жалости на части рвется сердце. Как он похудел. Глаза кажутся огромными, как у инопланетянина. По утрам его шатает от слабости, если бы только она могла отдать ему часть собственных сил. Он забывает есть. Его рвет зеленой желчью.
— Когда ты уже выгонишь этого алкоголика? — спрашивала Тома. — На черта он тебе сдался?
— Я его люблю, — Нюта упрямо сжимала губы.
И это было правдой. Она настолько растворилась в этой острой отчаянной жалости, в удушающей нежности, в этом желании последовать за ним на самое дно, если понадобится, что забыла о себе самой, не заметила, как подурнела, постарела, расплылась. Просто однажды, посмотрев в зеркало, вдруг увидела в нем незнакомое осунувшееся лицо с потерявшим четкость подбородком и космической тоской в тусклых глазах.
А когда у Васи появилась та женщина… Потрепанное выцветшее привидение с варикозными тощими ногами, жесткими белыми волосами, в изъеденном молью пальто, эдакая мадам Брошкина с сизыми прожилками на картофелевидном носу. Нет, Анюта не ужаснулась, не опомнилась, не попыталась отыграть назад. Она поняла, что любит еще сильнее, что она за него ответственна, что она ни в коем случае не даст ему пропасть.
— Вы можете приступить завтра? — подняла бровь Полина.
— Думаю, да. Я взяла с собою кое‑что из вещей, остальное могу перевезти в выходные.
— Вы не подумайте, что я такая уж сволочь, — закусила губу Переведенцева, — но спрашивать буду строго. Мне нужен идеально чистый пол, я всегда по дому босиком хожу. И чтобы каждый день меня ждал низкокалорийный ужин. Хотя… — она окинула презрительным взглядом полную Анютину фигуру. — Сомневаюсь, что вы много читали о калориях. Но ничего, я дам вам кулинарную книгу. Раз в четыре дня необходимо менять постельное белье. И отвозить его в прачечную. В домашней машинке можно стирать только полотенца, половые тряпки и вашу носильную одежду. Все остальное может испортиться. Еще у меня аллергия на пыль. Я дам вам памятку о том, как поливать цветы. И заставлю подписать договор материальной ответственности, потому что одна моя пальма три с половиной тысячи евро стоит. Получать деньги будете каждый месяц второго числа. Полторы тысячи долларов, как и договаривались. Вас это устраивает?
Больше всего на свете Анюте хотелось вырваться из парчовых объятий пахнущего сладковатыми духами дивана, наскоро обуться и рвануть из этой квартиры на всех парах, не оглядываясь назад, на вокзал, быстрее. Свернуться калачиком на верхней полке плацкартного вагона, и через пять часов увидеть знакомый тихий городок. Где никто не считает калории и не держит дома кокосовых пальм, где все просто, понятно и привычно, где мраморный пол можно встретить разве что в краеведческом музее, а сорокалетние бабы выглядят как сорокалетние бабы, а не как Светка Букина.
Но перед глазами стояло бледное личико Лизоньки — как там одна, мается ли, скучает ли, голодает? Будет ли другой такой шанс дочери помочь?
— Да.
— Отлично, — удовлетворенно улыбнулась Переведенцева.
Анюта же подумала: наверняка у этой холеной моложавой красотки есть свой скелет в набитом дизайнерскими нарядами шкафу, наверняка ей тоже есть о чем плакать по ночам, и вообще, сложно, наверное, быть такой холодной. Интересно, эта Переведенцева умеет любить?
Пройдет много лет, обида забудется и, как старое пулевое ранение, станет больно ныть разве что к перемене погоды. Она изменит цвет волос, бросит курить и купит на рождественской распродаже белье из тайского шелка — белье, на котором будут спать ее новые мужчины. Время размашистым жестом истеричного художника разлинует ее лоб новыми морщинками, а она привычно сотрет их ботоксом, притворившись, что никакого времени и вовсе не существует.
Может быть, она полюбит шоколад.
Может быть, купит вибратор и будет долго изучать инструкцию.
Может быть, у нее появятся новые привычки. Ходить без зонтика под колючим куполом московской мороси, покупать одинаковые туфли на непременно тонких каблуках, посещать субботние спектакли Цирка на Цветном, чтобы полюбоваться чужими детьми, летать в Таллин на выходные, бегать в парке, пить какао по утрам.
Одно останется неизменным. Этот запах, запах Роберта, его туалетная вода, белый мускус с легкой сандаловой нотой, помноженной на табачный дым, всегда, всю жизнь будет оставлять привкус горечи на кончике ее языка.
Полина не знала, никогда не задумывалась о том, что такое любовь. Но она знала точно, что любовь пахнет именно так.
Недавно она зашла в косметический отдел ЦУМа и продавщица, похожая на звезду индийского кино, с тяжелыми черными волосами и крошечной брильянтовой каплей в ноздре, сунула ей под нос пропитанную ядом бумажную полоску. То есть она не знала, что это яд, она думала, что рекламирует расфуфыренной покупательнице модный аромат. А у Полины задрожали колени и легкие наполнились свинцом.
— Вы плачете? — удивилась продавщица.
— У меня аллергия, — буркнула Полина.
Она не умела, не хотела плакать при всех, возбуждая интерес зевак, и в то же время было невыносимо играть, когда внутри все дрожит.
Бросилась в туалет. Заперлась в кабинке и рухнула на кафельный пол, ободрав колено. С треском лопнул чулок.
Полина сидела на полу и роняла слезы в унитаз. А потом ее вывернуло наизнанку, она легла на пол и прижалась раскаленным лбом к затоптанному кафелю.
Самооценка в свободном падении. Отрицаемое ею время клоунски растягивает губы: старая, жалкая, смешная.
Роберт.
Беззаботная мальчишеская улыбка, серое море штормит в глазах, на аккуратно постриженных висках брызги седины, между широких бровей напряженная морщинка. Мужчина‑мальчик.
Нет, это не была любовь с первого взгляда. Впервые увидев Роберта, она подумала: «Ну что за идиот?»
На танцполе самого престижного клуба города он умудрялся обжиматься с тремя манекенщицами сразу, и его белоснежная футболка (вкупе с белоснежной улыбкой) флюоресцировала в дискотечном ультрафиолете.
— Видишь, америкос как выпендривается, — рассмеялась ее приятельница Марина, сериальная актриса.
Маринин возраст грубо выпихивал ее из привычного амплуа инженю, но ее инфантильность мешала с этим смириться. Марина сильно загорала, стриглась под Мерилин Монро и считала некоторую старомодность образа своей изюминкой. Почему‑то она игнорировала тот факт, что большинство эротических моделей косят под великую Мерилин, а от актрисы как раз требуется гибкость образа. Неважно. Главное, что в тот вечер Марина привела ее в клуб, где Поля встретила его.
— Обалдел, поди, от русской красоты.
— Откуда ты знаешь, что он америкос?
— Да ты что? — выпучила глаза Марина. — Он не просто америкос, он еще и миллионер. Его отец — медийный магнат, а сам он продюсирует какой‑то блокбастер. А знаешь, зачем он в Москву приехал?
— Зачем?
— Ему нужна актриса на главную роль! По сюжету она русская! — торжествующе воскликнула Марина. — И угадай, кого пропихнули на кастинг?
— Судя по твоему лукавому виду, тебя, — улыбнулась Поля.
— Вот именно! — По Марининой интонации можно было подумать, что кастинг ею уже успешно пройден.
Возможно, так оно и было. Марина вечно путалась с какими‑то бандитами, таким ничего не стоит подсидеть Пенелопу Крус и водрузить на ее место такую вот Маринку Иванову, которая сначала сольется в экстазе с Брэдом Питтом, а в титрах не забудет передать привет Толяну, Коляну и светлой памяти погибшего в перестрелке Вована.